На лицах у богов появилось выражение раскаяния и очевидного сожаления. Все согласно закивали головами, словно это не они, а кто-то другой здесь набезобразничал, и надобно было этих разгильдяев осудить, что называется, всем божьим народом.

– Экхэ-экхэ! – прокашлялось Божество и продолжало уже потише: – Ну да ладно, прошлого уже не воротишь, тут даже я бессильно… Но будущее покамест в ваших руках, негодники! Поэтому я пригласило вас сюда не тары-бары впустую растабарывать, а для коронования одного из вас на должность Главного Земного Бога. Так что проникнитесь важностью момента, товарищи божки… И докажите, что именно вы, а не кто-либо другой, взять корону Земли достоин. Понятно?

Боги вразнобой закивали головами и выразили на своих лицах максимальное в мире понимание.

– Вот ты, – обратилось тут Божество к стоявшему с левого края палестинскому богу, – чем бы ты руководствовался в развитии людской и планетарной общности, ежели бы сия корона тебе на башку свалилась? А?

– Ну-у, – иронически усмехнувшись, ответствовал палестинский бог, – как вам сказать… Да вроде имеются у нас некие планчики по сему благоустройству… Ими бы я и руководствовался, если бы не эти, – и он с презрительной миной кивнул на своих собратев, а затем добавил с нотой раздражения в голосе: – Мешают, гады! Ещё как мешают! Палки, олухи, в колёса мне вставляют, да!

И он шумно и гневно задышал, сверкая очами, внутри себя негодование праведное едва переваривая.

– Ага, понятно, принято к сведению, – деловито заметило Божество и обратилось затем к богу византийскому с тем же самым вопросом.

– Я, батюшка, правил бы в этой юдоли греха согласно вашим заповедям священным, кои были озвучены мною народишку заблудшему пару тысяч лет тому назад. Не убий там, не укради, и всё такое прочее в одном флаконе… Сиё поучение божественное есть превесьма действенное средство для направления глупых заблудших овечек по стезе благомыслия и благоделания, аминь.

В недрах сияющих сполохов пробурчало подобие отдалённого грома, словно Божество переваривало в себе хитромудрую стезю византийского вероучения. А затем Божество крякнуло и предложило своему сынку вот что:

– Ну-ка, милочек, у тебя там весьма хорошо сказано насчёт любви к ближнему своему. Так и продемонстрируй нам на примере своих товарищей, как ты это делать-то собираешься. Давай-давай, приступай, а мы все на это дело со стороны глянем.

Улыбка у византийского бога внезапно сделалась какой-то деревянной. Он тоже покряхтел малость, а затем оборотился вправо к стоящему рядышком аравийскому богу. Тот же, сосклабив суровую мину, что-то неразборчиво пробормотал и непроизвольно схватился рукой за рукоятку сабли. То видя, византийский бог аж отшатнулся от грозного вояки, затем быстро повернулся к хитро усмехавшемуся палестинцу, но тут же плюнул в его сторону и, вернувшись в исходное состояние, что-то неслышно сказал, покачал с осуждением головою и воздел очи к небу, как бы прося у него поддержки в своей очевиднейшей и единственно верной правоте.

– Дак ты ж не туда смотришь-то! – весело сказало Божество. – Я же вже тута… Так что сюда смотреть и слушать, о чём я говорю! А говорю я вам о том, что ханжество у вас больше не прокатит. Хватит, погуляли на планетушке беззащитной, покуролесили тут вволю, паршивцы вы этакие! А теперь хорош! Баста! Новую концепцию мне подавай, а не отмазки всякие про божье наказание на том свете. Эй, аравиец— что ты по сему поводу можешь ответить?

Аравийский божище некоторое время помолчал, а потом, скривив губы и сделав брезгливый жест рукою, ответил Божеству так: