Новиков Николай Николаевич – фронтовик. Молчаливый, даже угрюмый с виду, но добрый по большому счету. Медленно, но глубоко соображающий. Управлял группой без ошибок. Хотя управлять другими – не его хобби. Но свое дело делал основательно. Необычайно сильный, просто как бык. Единственный, кто мог поднять целую копну сена на стог. Но ни в каких драках никогда не участвовал. Его жена, худенькая, подарив ему несколько детей, умерла рано. И он тоже ушел за ней преждевременно.

В нашем верхнем конце жили рядом два брата. Новоселовы Семен Никитич и Иван Никитич – довольно успешно управлявший колхозом Семен (уроженец ХIХ века) и нашей четвертой бригадой Иван (инвалид войны, без одной руки). По прошествии многих лет, по-моему, никто из их подчиненных не бросал камни в их след. Семен Никитич скончался вскорости после окончания войны. Мои детские воспоминания о нем ограничиваются лишь случаями, когда по неделе он, изрядно выпивший, ходил по деревне с гармонью и распевал задорные частушки. А пел он, упоив и выпроводив очередного уполномоченного, выполнявшего коммунистическое задание снять с нас последние штаны, но после «встречи» обещавшего дать деревне железа для кузни и не губить нас, еле-еле концы с концами сводивших баб, стариков и детей, большей частью оставшихся без отцов.

Ивана Никитича я знал больше, и ребенком, и работником – колхозником 8-16 лет. Помню нас с Ванюшкой Вали Мишихи (Новиковым Иваном Михайловичем, по моим сведениям, достойно выдержавшим испытания комсоветсвих времен и живущего где-то в промышленном Урале) лет пяти первый раз взяли на сенокос. Естественно, не работать, а для развития кругозора по нашей клянчевой просьбе с выездом из дома сразу при восходе солнца.

Когда все взрослые ушли косить пока роса, мы, оставшись на рабочем стане, на краю солнечной поляны, окруженной с одной стороны могучими дубами, а с другой – зарослями веселеньких берез и осин, нашли веселое занятие – зорить осиное гнездо на ветви развесистого огромного дуба. Сначала бросая палки и отбегая при осином шипении. Когда же мы пошли в решительное наступление, подняв вдвоем длинные деревянные вилы и воткнув их в осиное гнездо, рой здоровенных ос (их особое деревенское название «девятерики») бросился в ответ на нас и как следует искусал. От нестерпимой боли мы заревели и долго еще обидчиво хныкали.

Вы чего, робяты, нюни распустили? – спросил подошедший Иван Никитич. – Пойдем-ка со мной есть смородину!

Мы, конечно, моментально согласились, и слезы наши быстро испарились. Смородина росла в болоте (никак не вспомню его название), густо заросшем ивняком, с большими кочками осоки, но летом высыхающем – в одном из концов поляны. Ягоды смородины и черной и красной были страшно вкусными, которыми мы никак не могли наесться. Поэтому, когда Иван Никитич сказал, что пора уходить, мы упросили его нас оставить и убедили его, что мы знаем, как выйти из болота.

Долго ли, коротко ли мы еще крутились между кочками выше нас, объедая один куст за другим, но внутренний голос подсказал нам, что пора уже заканчивать. Когда мы выбрались на поляну, неожиданно обнаружили, что поляна незнакома, окружена страшным темным хвойным лесом. И мы, громко заревев, быстро побежали по краю поляны, неизвестно куда … Долго ли, коротко ли мы бежали, начисто потеряв и оптимизм и разум, но вдруг видим – наши люди идут нам навстречу, поблескивая поднятыми на плечи косами… Неожиданная была для нас радость.

Прошло еще 5 лет. На очередном бригадном собрании (а мы ребятня почему-то считали целесообразным на них присутствовать) Иван Никитич вдруг сказал, что Леньке (т. е. мне) пора, уже можно, поручить самостоятельно работать (кстати, и другим моим ровесникам), закрепить за ним быка (лошади в тот год у нас болели заразным заболеванием) телегу и соответствующую сбрую. Он уже может и умеет работать.