– А, ну да, сын.

– Что-что? Кто вы?

– Э… Видишь ли, мне нужно… Так неловко… Я отец Джерома и…

– А, хорошо, я сейчас его позову.

– Нет-нет-нет, подожди минутку!

– Да все нормально. Он сейчас ужинает, но я могу его позвать.

– Не надо! Видишь ли, я не хочу, чтобы… Вообще-то я прямо сейчас прилетел из Бостона. Мы только что узнали, ну, ты понимаешь…

– О‘кей. – Ответ прозвучал так уклончиво, что Говард ничего толком не понял.

– В общем, – Говард сглотнул комок в горле, – мне бы хотелось сначала перекинуться словечком с кем-нибудь из ваших. А уже потом как следует поговорить с Джеромом. Он ведь нам путем не объяснил… И очевидно… Я уверен, что твой отец…

– Отец тоже сейчас ужинает. Хотите, я…

– Нет! Нет, нет, нет, нет, то есть я хотел сказать, он не захочет… Нет. Нет, нет. Я просто… Дурацкая, конечно, история, дело всего-навсего в том, что… – начал Говард и не смог вспомнить, в чем, собственно, дело.

На том конце провода кашлянули.

– Послушайте, я не пойму – вам позвать Джерома?

– Вообще-то я тут недалеко, – выпалил Говард.

– Простите?

– Да. Говорю из автомата. Я не слишком хорошо знаю этот район и… у меня нет карты. Не мог бы ты… прийти за мной? Я несколько… Я только заблужусь, если пойду сам… Топографический кретинизм… Я стою прямо возле станции метро.

– Понятно. Тут легко добраться, я вам объясню, как идти.

– Если бы ты за мной заскочил, это было бы очень кстати. Уже темнеет, а я точно сверну где-нибудь не в том месте и…

Говард заискивающе замолчал.

– Понимаешь, мне всего лишь хочется кое о чем вас спросить – до встречи с Джеромом.

– Ладно, – наконец сказал голос, уже раздраженно. – Пальто только надену, хорошо? Наверху у станции Квинз-парк, да?

– Квинз?.. Нет, я, э-э-э… О боже, я вышел на станции Килберн – неправильно? Я думал, вы живете в Килберне.

– Не совсем. Мы живем посередине между двумя станциями, ближе к Квинз-парку. Послушайте, просто… Я приду за вами, не волнуйтесь. Килберн, линия Джубили, да?

– Да, именно так. Очень любезно с твоей стороны, спасибо. Это Майкл?

– Да. Майк. А вас зовут…

– Белси, Говард Белси. Джеромов…

– Да. Хорошо, тогда стойте там, профессор. Я буду минут через семь.

Возле будки околачивался нахальный белый парень: лицо одутловатое и три разрозненных пятна – на носу, щеке и подбородке. Говард открыл дверь с подходящей случаю примирительной улыбкой, однако парень пренебрег подходящими случаю старомодными приличиями: со словами «Давно пора, черт драный!» он сунулся навстречу, так что обоим было ни выйти, ни войти. Говард покраснел. Нагрубил, толкнул плечом не он, а стыдно ему – но почему? Более того, это был не просто стыд, это была физическая капитуляция: в двадцать, тридцать, даже сорок лет Говард нахамил бы в ответ либо предложил наглецу выйти, но сейчас, в пятьдесят шесть, – увольте. Опасаясь обострения конфликта (Чего уставился?), Говард набрал из кармана необходимые три фунта и направился к близлежащей кабинке экспресс-фото. Нагнувшись, раздвинул миниатюрную оранжевую занавеску, словно на входе в крошечный гарем. Сел на стул, кулаки на коленях, голова опущена. Подняв глаза, он увидел свое отражение в грязном плексигласе: лицо на фоне большого красного круга. Первая вспышка сработала неожиданно: Говард нагнулся за оброненными перчатками, при звуке ожившего механизма поспешно стал выпрямляться и, когда камера сделала снимок, как раз поднимал голову, волосы упали на лицо и закрыли правый глаз. Вид получился испуганный, побитый. Перед вторым кадром он вскинул подбородок и попытался посмотреть в камеру с вызовом, как это сделал бы тот, давешний, парень, – результат вышел еще невразумительнее. Потом получилась совершенно невозможная улыбка, в обычной жизни Говард так не скалился. За первой невозможной улыбкой последовали другие такие же: печальная, искренняя, сконфуженная, почти исповедальная – такая часто появляется у мужчин под занавес жизни. Говард сдался. Он дождался, когда тот парень вышел из телефонной будки и убрался восвояси. После чего поднял перчатки с пола и покинул свой закуток.