Алан Атаев был стоматолог. Он прятался вместе со всеми в подвале дома, и вышел на улицу, чтобы посмотреть не нужна ли кому-нибудь медицинская помощь. Мать с ума сходила, потому что Алан не вернулся, и никто не знал, что с ним.

В баре было полно служивых пацанов, все понимали, что задача поставлена на физическое истребление населения.

Зал прямо на глазах осунулся. Многие тогда подумали, что «русские сдали осетин»

В эту повисшую паузу, пока народ переваривал и кумекал, в дверях появился человек. На него никто внимания не обратил, и он прошёл к столику, где было свободное место и сел между Борисом и Андреем напротив Сергея. Весь вечер у них пытались отнять свободный стул, но Сергей настойчиво отказывал. Борис возмутился: «Отдай им стул»

«Занято», – отвечал Сергей.

Незнакомец кивнул Сергею, словно благодарил за то, что тот сохранил для него место. Он подал знак бармену и тот сорвался с места, хотя это было не в традициях заведения. Посетители сами заказывали выпивку у стойки бара. Незнакомец жестом сделал заказ, и бармен не будь он ирландец, понял без слов.

Ведущая рассказала, как за день до налёта, женщина отправила дочку к родственникам во Владикавказ, а сама не поехала. Ей подходил срок рожать, и она осталась. Осколок снаряда попал женщине в живот и убил двоих сразу.

В ресторане воцарилась неестественная тишина. Бармен принёс «четыре полтинника» «Джемисон» и пиво для незнакомца.

Борис и Андрей оторвались от телевизора и повернулись на запах моря с примесью горьковатой смеси вулканического пепла и соли. Они даже сразу не поняли, как человек оказался за столом.

Незнакомец коснулся шляпы, какую носят рейнджеры Техаса, в знак приветствия.

Борис в ответ кивнул и подумал, что такому чуваку и он не постеснялся бы место уступить.

Андрей знал цену тряпкам и разбирался в тонкостях мужского гардероба. Незнакомец непросто был одет, а всё что на нём было, притягивало натуральной свежестью, и это всё, не только не вязалось с атмосферой заведения, а даже если кто сказал бы что за углом «снимают кино», то и это было бы слишком.

На нём было «не поймёшь, что из не пойми чего», не пропускающая влагу, боронящая от разных невзгод в разные времена года. Такой брезентовой рогожкой, вытравленной до цвета соломы, в пятидесятые годы прошлого века, прикрывались возницы, собиравшие по дворам тряпьё и макулатуру. Брюки были клёши, из той же материи, что и пальто, как у «битников» шестидесятых. Ботинки на толстенной подошве, в них можно спокойно пройтись по дну кратера потухшего вулкана. Небритость на лице, напоминала волосяную шероховатость на теле плохо стриженного кобеля, а майка красного цвета, служила исподней. При чём пальто-рогожка подбито было козьим мехом, который местами торчал, выдавая у изделия отсутствие подкладки, внушая уверенность в том, что дорожный экземпляр, может служить укрытием от жары, холода, землетрясений, а также защитит от камнепада и огня. Изрядно поношенную, впрочем, опрятную попону, коей лошадь прикрыть не стыдно, был драпирован всепогодный гений, путешествующий во времени. Отдельно упомяну очки с темными стеклами в дорогой оправе, инкрустированные «кроликом» – эмблемой «playboy», которую присвоили пидоры и лесбиянки шестидесятых – символ раскованной сексуальности. Впрочем, никакой похабщины, манера держаться не вызвала бы замечаний у самого Юдашкина, разве, что знаменитый кутюрье в шляпу вставил бы петушиное перо.

Я так долго описываю, потому что «всепогодный» произнес одну только фразу, и больше нигде не появился.

– Обонато, – сказал он, обращаясь к Сергею, и поднял рюмашку «Джемисон».