– Знаешь, Фальк. Это на удивление интересная история. У меня бинты стоят колом! Да и я много понял про тебя. Ты, это…

Харон наклонил голову, и она стала постепенно уходить вниз. Фальк посмотрел, как шляпа приближается к столу, но в последний момент она вернулась туда, откуда начала спуск. Морж делал вид, что говорить не нужно. Харон вновь зазвучал.

– Ты… я забыл… Ты мой друг.

– Я рад, что в-вы приближаетесь к белой горячке. А что у вас с родителями?

Зеленое пламя разгорелось в двух отражениях Фалька. Харон посмотрел на Фокси, но потом огляделся, будто бы он хотел, чтобы морж ничего не подумал.

– А у меня их не было никогда.

– Это как это не было? Даже я своих помню.

– У таких как я ничего нет. Я – никто.

– Ой, Харон, не принижайтесь!

– Ну, уж лучше так говорить, чем восхвалять себя, как это любят волшебники…

– О, так себя любить надо – слова отца, между прочим.

Харон снова наклонился вперед, но потом понял, что сейчас завалится на стол, и приободрился.

– Я так и не понял, кем был твой отец?

– О, ну он был мэром этого городка.

– Читалось.

– Ч-что?

– Сразу было понятно, что в таком богатом доме живет власть.

– О, это с приходом матери дом преобразовался: появилась роскошь, прислуга. А народ в городе стал беднеть (особенно альвы). Наверно, мужчина должен всем заправлять…

– Человек, Фальк. Человек…

Они приближались к белой горячке. Самогон стал литься мимо стопок. Разговоры приобрели оттенки синего.

Фокси лежал на животе и улыбался. Он вилял хвостом, а глаза его блестели. Комната для него превратилась в корзину в руках бегущей от волка Красной шапочки.

– Фальк! Ты, черт… Ты… Короче, где все жители?

– О, так уехали.

– Давно?

– Давно… – Фалька никогда ранее не переполняло сожаление.

– Фальк!

– Что?

– Ты здесь…

– Тут я.

– Ты это… Чем занимаешься по жизни?

– О… Так… Рисую.

– Чего?

– Говорю, портретной живописью занимаюсь…

– А меня нарисуешь? – спросил Харон.

Ему казалось, что Фальк стоит прямо у кресла, но тяжело было разобрать, как далеко морж на самом деле.

– Вас? Я очень на это надеюсь… – сказало что-то.

Харон практически ничего не видел. Похоже, он был так пьян, что ему померещилось, будто на другом конце стола над Фальком навис демон. Демон был черный, как тень и рогатый, как черт. Его длинные руки почти ложились на пол и заканчивались толстыми и острыми пальцами.

– Только… Только пускай у меня не будет… Не будет… Хвоста торчком, – сказал Харон. Это были его последние слова.

Фокси лежал прямо возле границы белого и черного света. Лучи пытались коснуться пса… Кота… Скорпиона (какая разница???). Бинты утонули в кресле. Они дрожали, когда мумия рычала (моя бабка храпела почти так же).

Безымянный впервые открыл глаза в последний день лунного затмения. В то утро был странный запах. Он был свежим и… мокрым. Свет сначала больно бил по глазам, но вскоре стал лишь согревать и постепенно угасать, пока взору Безымянного не предстала палитра с красками. Тогда чистое (как белый лоскут) существо впервые приподнялось и осмотрело незнакомый мир.

Исследование началось с самого далекого (можно подумать, что дальше всего от нас находится Бог, Великий Дракон, и в каком-то значении это так, но, к счастью, или, к сожалению, в нашем случае самым далеким для нас станет синь).

Верхушка этого мира рассказывала Безымянному про плывущую вату. В этом море водились странные рыбы с хвостами по бокам (они то расправляли эти хвостики, то делали ими судорожные взмахи).

Следом Безымянный изучил пруд, в котором отражалось море (Безымянный не понимал, где у мира верх, а где низ, где правда, а где иллюзия), возле которого отдыхали неизвестные существа с острыми хвостами, короткой шерстью и слегка вытянутыми мордами. Похоже, что им не было дела до Безымянного. Они все лежали на чем-то колючем и зеленом, и это зеленое распространялось по всем пределам.