Нюрнберг. На веки вечные. Том второй Братья Швальнеры

12 марта 1946 года, ближняя дача Сталина в Кунцево

– Товарищ Сталин, эта Фултонская речь Черчилля не только разобщила нас с союзниками – что само по себе негативно сказывается на процессе, – но и подсудимым совершенно развязала руки, – негодовал Вышинский, размахивая сжатой в руке американской газетой. – Вот, пожалуйста, Геринг дал интервью американским журналистам, в котором прямо сказал и про то, что СССР стал пособником Германии в деле начала второй мировой, и про нарушения, допускаемые Трибуналом в отношении прав арестованных, и про… «Четвертый рейх»!1

– Про «Четвертый рейх»? – с напускным спокойствием уточнил Сталин. – Ну и что? Действовала внутри нашей страны пятая колонна гитлеровцев, так на то они и враги, чтобы везде своих агентов рассылать. Боремся как можем с последствиями их вредительства. Конечно, сейчас не на руку нащим правоохранителям огласка об этом деле, но щто сказано, то сказано. Не лищнее доказательство их виновности! Скажи, пусть Шахурину в камеру эту газету переправят…

– Но, товарищ Сталин, – разъяснял бывший прокурор, – наличие «Четвертого рейха» иллюстрирует тесные связи между немецким руководством и нашим в первые годы войны! Бросает дурную тень на нас!

– При других обстоятельствах меня бы это разозлило, – сохраняя непонятное его визави титаническое спокойствие, продолжал глава государства. – А сегодня я не думаю, что это повод для беспокойства. Во-первых, слова подсудимого всегда воспринимаются как способ защиты. Нет такой лжи, на которую он бы не пошел, чтобы только шкуру свою спасти. Разве нет, товарищ прокурор?

– Да, но…

– Я не договорил, – в голосе отца народов зазвучали привычные стальные нотки. – Во-вторых, в Англии или в Америке было не меньше, а то и больше немецких шпионов, и втирались они в доверие к верхам не хуже, чем в Москве. А в-третьих, скоро от Нюрнберга останутся рожки да ножки!

– Это… «Нокмим»? Вы все-таки решились? – вполголоса спросил Андрей Януарьевич. Он был осведомлен о деятельности этой организации, как и о многих других мыслях Сталина по поводу процесса. Вообще в эти дни он был едва ли не самым осведомленным человеком из всего окружения Кобы.

– А чего с ними со всеми волынку тянуть? Одни его обитатели нам 5 лет кровь пили. Другие новой войной грозят, последствия которой вообще трудно просчитать… А мы все про гуманизм да интернационализм толкуем! Сколько можно терпеть?! – И, переведя дыхание, резюмировал: – Болезнь легче предупредить, чем лечить.

– Товарищ Сталин, по-моему, вы поспешили, – высказал свое мнение Вышинский.

– Тебя забыли спросить.

– Понимаю, но со стороны виднее.

– И что видно?

– Видно, что, если страна развязывает войну – это одно дело. Если обороняется – совсем другое. Я согласен с тем, что моральный облик наших «союзников» не лучше облика гитлеровцев, но столь активным и дерзким шагом мы весь мир разом против себя настроим, а это значит, объединим нацистов и американцев с англичанами. Понимаете, чем это чревато?

– Понимаю, – упрямо кивнул Сталин. – Устрашением. Нас всегда боялись, и только на этом основывался авторитет самой сильной в мире страны.

– Согласен, но мы ведь всегда защищались. Нападали – только в критических ситуациях.

– А сейчас не такая? Сам же говоришь, Геринг разболтался после выпадов Черчилля. Завтра еще кто-нибудь рот откроет. Мне, что, сидеть и ждать у моря погоды? Надоело. Проходили. Я уже одному доверился в 40-ом.

– Думаю, что Геринга можно урезонить и без столь радикальных мер.

– Как? Если я не ошибаюсь, завтра начинается его допрос советским обвинением? Воображаю, что он там начнет вещать на весь мир…

– Не позволим, товарищ Сталин, не беспокойтесь… – многозначительно, но уверенно произнес Вышинский. – Если помните, недавно с ним беседовал доктор Келли. Он наш человек во всех смыслах, – зажурчал елеем замнаркома иностранных дел.

– Но ведь он же не успел ничего сделать!

– Зато успел собрать такие сведения, которые Геринга заставят если не поседеть, то замолчать надолго – точно.

Сталин внимательно посмотрел на Вышинского. Тот доверительно улыбался вождю – значит, не врал. Вообще, в отличие от Берии, Меркулова, Молотова и других посетителей этого кабинета, ложь за Андреем Януарьевичем водилась крайне редко. Потому «отец народов» смело мог сказать, что доверяет ему.

– Ладно. Выкладывай, что там у тебя…

– Слушаюсь. Но в ответ осмелюсь попросить вас. Давайте не будем спешить с этими евреями. Пусть подождут немного.

15 марта 1946 года, Нюрнбергская тюрьма

Руденко пришел в тюрьму Дворца правосудия с целью переговорить с Герингом до начала его допроса советской стороной. Вообще такая практика была исключением из правил, но те самые канадцы украинского происхождения – то ли по зову крови, то ли по приказу из центра – не решились отказать в допуске своему земляку из Донбасса. Конечно же, на условиях полной секретности…

Застал советский обвинитель Геринга не в лучшем виде. Он весь был какого-то серого цвета, помятый, невыспавшийся, со следами явной усталости на лице.

– А вы как хотели? – ответил подсудимый на вопрос своего визитера. – Допрос – дело изнурительное, особенно когда примерно представляешь, чем он закончится…

– Не сказал бы я, что процесс оставляет у вас такое гнетущее впечатление после сказанного Черчиллем в Фултоне. Признайтесь, тут уж вы окрылились – чего стоит одно только ваше интервью американцам?

– Да какая разница, что и кому я там говорил, когда за малейшее нарушение здешние солдаты – кстати, говорят, во многом русские по национальности – метелят меня здесь не как фельдмаршала, но как уголовника? Не особенно-то окрылишься! – развел руками Геринг, который уже начал догадываться о методах, которыми советская сторона «готовила» его к допросу. Правда, только частично…

– А как же вы думали? Так уж сложилась история, что вы проиграли, а не судят, как известно, только победителей. Потому теперь это – ваш крест и ваша участь, и со сменой статуса – вольно или невольно – придется смириться…

– Вы пришли, чтобы это мне сказать?

– Да, вы правы… – осекся Руденко. – Знаете, я пришел выразить вам свое восхищение. Не ожидал от подсудимого нациста – да еще одного из главных – такой смелости, честности, обличительности. Не сказать лишнего – пригвоздили при последнем допросе к позорному столбу и американцев, и нашего Иосифа Виссарионовича…

Геринг в ответ натянуто улыбнулся:

– Вы мне выбора не оставляете. Лучшая защита – это нападение.

– Защита? – вскинул брови Руденко. – Вы так скромно оцениваете значимость своих изобличений?!

– Это всего лишь слова. Жизнь показывает, что они, в отличие от дел, никакой ценности не имеют…

– Согласен. Но от них бывает сложно отмыться… – многозначительно глядя на него, говорил прокурор.

– Никак не пойму, к чему вы клоните?

– А я всегда к правде. Вот вы тут давеча про меня и Иону Тимофеевича – судью нашего – много лишнего адвокатам наговорили. Потом Сталина обвинили, что он, как бы это сказать, с Гитлером состоял в не совсем стандартных отношениях, а? Было такое? А сами в то же время…

– Что за бред?! – вскочил со стула Геринг, и тем самым сразу привлек внимание стоявшего рядом охранника. Руденко дал ему отмашку рукой, и тот отступил от разбушевавшегося рейхсмаршала, кажется, начавшего понимать, куда клонится разговор. – Я всегда сторонился подобного рода выпадов как от самого Гитлера, так и от товарищей по партии. Не скрою, бывали у нас и такие. Рем, например…

– Точно. Именно в его контексте я и хотел поговорить. Поговаривают, что вы его потому и устранили, что он был любовником фюрера, а вы того… сами претендовали…

– Сплетни! – отмахнулся Геринг. – Я принял участие в исполнении справедливого приговора, который ему вынесла партия – только и всего. И то- потому, что считал и считаю его предателем рейха!

– Да я и сам в это не верю, – закивал и замахал руками Руденко. – Вот только здесь, в моей папке есть медицинские свидетельства того, что вы после ранения в Первую мировую стали испытывать проблемы с потенцией, а женщины вас вовсе перестали интересовать. С этими документами и связаны рассуждения ваших вчерашних товарищей о том, что вы были любовником Рема и, устраняя его, тем самым подчищали свою биографию, а также о том, что дочка ваша, простите, родилась от любовника вашей супруги, а не от вас…

– Фу, как низко…

– Что низко? Я же говорю, не верю. Врачей можно подкупить, правильно? Но как быть с тем, что врачи эти – из управления здравоохранения НСДАП? Кто же сунул им в лапу?.. Ну да, Бог с ними. Но вот как понимать использование вами косметики в быту – убей не пойму. Зачем мужчине, да еще такому, краситься? Тут и не такое, что осведомители шепчут о ваших сексуальных предпочтениях, а что-то более извращенное в голову придет…

Геринг психовал. Слов находилось все меньше, ведь его ранение и связанные с ним проблемы с потенцией были правдой, как и слухи о любовнике его любимой жены Карин. Болтали.