Но всё ещё шепчет кому то: "Держись!".

Нет прекраснее светил, чем звёзды.

Тьма за ними жаждет их в себе утопить…

Раскалённые,

Угнетённые…

Они так похожи на странников,

У которых мы с тобой учились любить.

А фонарь сегодня…

Потух…

Бесполезно он тратил время.

В никуда отдавал свой труд.

Лампу утром заменят новою.

Всё снова уложится в круг.

И когда он зажжётся искрами,

Ветер в форточку меня вынесет прочь.

Я полечу к тебе, милая…

Полечу к тебе – ночь.

***

Солнце, сквозь чёрные руки деревьев,

Единственным глазом,

Смотрит на мир, облечённый поверьями

из прозрачного газа,

И преломляется в банке

с молоком,

В руках беспечного человека,

Который мысль несёт о том,

Что уже четверть века

Ему мешает "потом".

А яркое тянет к нему щупальца,

Как осьминог.

Щекочет краешек глаза и тенью у ног,

Не мешаясь с грязью – ползёт, зараза!

Бросает свет одноокое, измываясь,

Так мимо идущий,

Дротик жизни бросал в "молоко"

И тенью чьей-то, замарав рукав,

уйдёт… Себя за разбитую банку не обругав.

***

Грязным фуззом пробило голову,

Жизнь пролетает по чёрным клавишам.

Понимай своё место смолоду,

Понимай, кем ты являешься.

Будем поодаль и такими разными,

Разлетимся по ветру в стороны,

Словно слепые вороны.

Как зараза, весной приходящая,

Стучащая в каждую дверь с новой партией чихающих,

Без меры опасная.

В дни ненастные -

Ненасытная и ужасная.

Если хочешь, будем вечно…

Вечно молоды.

Только руки по локоть измажем

о нашу любовь,

В наручники скованную.

В новый памятник современности

превратимся.

Зальёмся цементом, как в каком-то

(Не помню) Фильме…

Или давай, как ты,

Осознаем лучше

Бессмысленность любой ситуации,

Забудем все пути и обходы,

Сделаем жизнью хаос,

А забвение (посмертно) –

Побочным эффектом свободы.

Лёха

-Ты помнишь Леху?

–Я помню, темные волосы, короткая стрижка,

Остальные детали, увы,

Уплыли из памяти. Нельзя помнить все,

Я не вундеркинд.

Короче, забыл.

–Я помню все время, он спрашивал сотовый.

Мой забывал забить телефон.

Созвонились, забыли, и все по-новому,

Он так и пропал потом.

–Еще у него была такая

Странная рубашка с котёнком

Он, кажется, носил её, не снимая,

Хоть и перестал быть ребенком.

–А знаешь, иногда мне казалось,

Он не порвал её в драке, как говорили после.

Мне кажется, она всегда была с ним,

Как талисман – в кармане, или под темной футболкой.

–И женщина у него была, красивая

Делала шугаринг, слушала шугейз.

Лицо было вечно серьезное, но милое,

Чего мы все про Леху? Может, продолжим есть?

-Он кстати ей песни пел, только ей не нравилось,

И жил как хотел, ярлыки вертел

на причинном месте.

Смысл жизни был в каждом жесте,

В каждом неповоротливом тексте,

За каждым слоем обоев,

Которыми предки обклеили его комнату,

После его гибели, когда завели собаку,

Когда отец начал пить, избивая мамку,

Когда родной двор и соседи

Давно про него забыли,

И только теперь на кухне, почему мы о нем заговорили?

Ни к ночи помянутый, ни к утру отысканный,

Ни в молодости оскверненный,

Ни в старости забытый.

Мы рискуем стать последними, кто помнит близких живыми,

Если нам, как ему, не суждено умереть молодыми.

И в горе

И в радости,

И в юности

И в старости

Подавая кружку родителям, другу банку пива,

Помни о том, как жизнь и смерть бывают красивы,

Помни свидетелем чего суждено тебе быть.

***

Бьются лбом,

В двух местах – психбольницах и храмах.

Да и разницы нет

Бабах. На маршрутках, вокзалах.

Ерундой

Занимаются люди в штатском.

Поколения меняются, люди теряют людей.

Все летит прямо в тартар испорченной пищей,

Обглоданной пастью людской.

Это мир. И он мой.

20||21

***

Я хочу быть обычным ветром,

Невесомостью за стеклопакетом.

Теплой сороковкой из дедушкиного шкафа,

Она светит всю ночь над Пелевинским «Снафом».