Ломпатри без сознания лежал прямо на костре. Увидев это, Закич схватил его за ноги и потянул на себя. Рыцарь вдруг зарычал, ударил Закича сапогом по лицу и вскочил на ноги.

– Ты что? – завопил Ломпатри.

– Ты думай, что делаешь! – держась за разбитый нос, закричал Закич. Он подскочил к рыцарю и с размаху залупил ему в челюсть. Только вот кулак не достиг цели. Ломпатри перехватил его руку и сам ударил Закича своей кольчужной рукавицей.

– Я тебя из огня вытащил, рыцарь! Думал ты сгорел! – взбесился Закич, пытаясь подняться из грязи, и утирая рукавом кровь с подбородка.

Ломпатри оглянулся на костёр. Среди углей лежал рыцарский щит. Ломпатри поднял его и показал Закичу.

– Со щитом или на щите! – с улыбкой сказал рыцарь, глядя, как щит, объятый огнём, постепенно затухает.

Закич поднялся и сплюнул кровь. Ему стало сильно обидно.

– Что с ним? – Ломпатри выкинул щит, и поспешил к нуониэлю.

Раненый выглядел ужасно – весь в саже, промокший до нитки, заваленный телами врагов, он лежал в луже крови. Игривый ветерок всегда направляет дым костров на того, кто ближе всех к огню. Так и теперь, белые клубы едкого дыма окутывали нуониэля, пропитывая его лохмотья запахом копоти.

Закич кинулся к телу. Рана на шее снова кровоточила, а на затылке, под измятыми лиственничными веточками нащупывалась огромная шишка. Коневод перевернул несчастного на спину. Тот открыл глаза и сделал глубокий вздох, захлёбываясь кровью. Закич повернул нуониэля на бок и помог откашляться.

К костру подошли Воська и его пленный. Слуга так и держал изогнутый меч наготове. Нуониэль повернул голову и глянул Воське прямо в глаза. Увидев, взгляд сказочного существа, Воська выпустил меч из рук. Клинок шлёпнулся в грязь.

– Дурак, – сказал Закич, перевязывая шею нуониэля.

Ломпатри поднял изогнутый меч. Он отыскал тряпки и стал вытирать клинок.

– Этим только полы мыть! – сказал рыцарь слуге и выкинул тряпки в костёр. Они зашипели, стали шевелиться, и вскоре занялись.

– Воська! Неси мне, сам знаешь что, – скомандовал Ломпатри и подошёл к пленному. Тот рухнул на колени и стал молить о пощаде.

– О, благороднейший, – говорил он, – не губи напрасно. Что я тебе – блоха. Много ли чести в смерти моей.

Ломпатри тем временем снял боевые рукавицы и со всей силы двинул разбойнику в челюсть. Тот повалился наземь.

– Не тебе, холопу, про честь говаривать, – сказал Ломпатри. – Встать! Вставай, кому говорят!

Пленник встал. Воська подошёл к Ломпатри и с поклоном вручил ему мизерикорд – небольшой кинжал, с блестящим острым лезвием, тонким как шип.

– А сейчас ты расскажешь нам всё с самого начала. Кто вы? Откуда? Сколько вас тут развелось? Почему у вас не топоры и палки, как у обычного сброда, а добротные мечи? И как зовут того умника, который посчитал, что убить и ограбить Белого Единорога Ломпатри – самая лучшая затея для холодного осеннего вечера? Ну же! – негодовал рыцарь.

– Пощадите меня, блоху никчёмную, милостивый господин, – дрожащим голосом отвечал пленный. – Я человек простой, злого не замышляю.

– Почто разбойничаешь?

– И не мыслил даже, добрый господин! – лепетал бедняга. – Из простых я – из крестьян. Грабят и убивают нашего брата. Что поделать человеку, который кроме как сеять да жать ничегошеньки да и не умеет? Подался к разбойникам из того, чтоб токмо не убили. Шёл из деревни спалённой. Шёл в город, счастья искать; дома-то теперь нет, семейных всех побили. Повстречались бандиты, так я и сказал им, что я тоже этот… Как их кличут? С большой дороги. А сказал бы, что пахарь – убили бы за ради потехи. Вот теперь иду, а куда, и сам не знаю. Не серчайте, благочестивый господин…