– С вашего позволения, я бы прогулялся по свежему воздуху, – попросил император.

– Рубль принадлежит Егору Игоревичу, ему и решать.

– Ради Бога!

– Благодарю.

– Вот только я не понял, что значит, желаете с нами или в альбоме? Неужели Николай Александрович может поместиться в альбом?

– А где по-вашему он был раньше?

– Неужели в альбоме?!

– Егор Игоревич, вы поверили всему, что говорил Иван Иванович, но не возьмете в голову элементарную вещь. Что же будет дальше, когда мы станем летать по небу и творить черт знает что?

– Мы станем летать по небу? – изумился Рублев.

– Это мелочи, по сравнению с тем, что они могут и делают на земле! – сказал Николай Александрович.

– Справедливо! И если вам мало предоставленных доказательств, будьте так любезны, следуйте за мной. Пока мы будем спускаться, я надеюсь, что Иван Иванович организует транспорт, чтобы наша поездка прошла с ветерком.

– Слушаюсь, мой господин, – сказал Иван Иванович и растворился в воздухе.

Рублев опять обомлел.

– Привыкайте, уважаемый, это был заурядный пример черной магии, самые невероятные вещи ожидают вас впереди. И еще, пожалуйста, возьмите собой рубль и альбом Романовых. О том чтобы вы взяли собой и серебряник, я говорить не стану, потому что это вы должны сделать в первую очередь и без всяких напоминаний.

– Я сделаю все, как вы велели, но не могли бы вы сказать, как вас называть, а то, знаете, как-то не удобно.

– Мои дела – мое имя! Ну, раз вы просите, и мой слуга назвался на русский манер, Иваном Ивановичем, извольте зовут меня Дмитрием Сергеевичем, в честь первых букв имен, которые я получил от своего незабвенного учителя.

– Хорошо, Дмитрий Сергеевич.

– Вот и славно. Прошу на выход, а то предполагаю, что Иван Иванович уже заждался.

Дмитрия Сергеевича и его спутников ждала коляска, запряженная тройкой вороных коней с бубенцами. Черные как смоль от хвоста до ушей, верные на все времена помощники Ивана Ивановича звали в дорогу, били копытам и сыпали горящие искры на тротуар.

– Двадцать первый век на дворе, где вы раздобыли это чудо? – воскликнул Рублев, с восхищением рассматривая транспорт, который Гоголь в труде всей свой жизни сравнивал с Россией.

– У цыган выменял! – отвечал Ивана Иванович.

– На что, если не секрет? – спросил Николай Александрович.

– На то, что они еще тысячу лет будут сыты и обуты, не работая.

– В три дорого переплатили, русскому народу тысячу лет придется расплачиваться, – недовольно сказал Николай Александрович, но охотно сел в коляску.

– Хоть и неважный, но император до мозга костей, – шепнул Дмитрий Сергеевич на ухо Рублеву.

Все уселись в коляску, и Дмитрий Сергеевич повелел:

– Трогай, Иван Иванович, а то еще немного и выбьет Павел Петрович всю дурь из Лёни и его детям ничего не достанется.

– Это как? – взволновался Рублев.

– Насмерть!

Да разве так можно?! – воскликнул Рублев и, растревожившись, встал на ноги.

– А от чего же нельзя, – сказал слуга и взял в руки вожжи.

Рублев побледнел.

– Садитесь, Егор Игоревич, Иван Иванович шутит.

Коляска дернулась с места, прежде чем Рублев успел сесть и он упал и, ударившись обо что-то головой, уснул сном младенца. Да именно уснул, а не потерял сознание.

Рублев спал и не видел, как коляска несла его по улице Большая Садовая, останавливалась на светофорах и срывала восхищенные, переполненные любопытством, взгляды прохожих, которые с замиранием сердца провожали экипаж с необыкновенными пассажирами. Как Николай Александрович по привычке махал людям рукой и как коляска, словно птица парила над городом.

Рублев спал и не слышал, как Дмитрий Сергеевич сказал: