Тишина после их ухода была оглушительной, тяжелой, как бетонные плиты Башни.

Лия выдохнула. Звук был похож на шелест падающего листа. Она подошла, ее пальцы коснулись моей руки. Холодные, как лед.

«Все хорошо, Крыс», – прошептала она. Ложь. Святая, чистая ложь во спасение. Здесь никогда не было «хорошо». Было «терпимо», «еще не сдохли» или «могло быть хуже». «Хорошо» – это слово из другого, давно забытого мира.

«Конечно, Ли», – ответил я, стараясь улыбнуться. Улыбка, наверное, вышла кривой, как траектория полета дохлой мухи. – «Обычный визит вежливости. Проверяли, не завелись ли у нас тут лишние тараканы мыслей».

Она не улыбнулась. Только посмотрела на меня своими огромными, темными глазами, в которых отражался весь мрак сорок седьмого этажа. Но в самой глубине этих глаз всегда тлел огонек. Маленький, упрямый, как тот ее чахлый росток в консервной банке. Этот огонек и был моим единственным просветом. Тем, ради чего стоило каждый день вгрызаться в эту жизнь, как оголодавший пес в кость.

Я подошел к своим скромным запасам. Достал банку с персиками.

«Смотри, что принес», – я протянул ей консервы. – «Сегодня у нас… почти праздник».

На ее лице медленно, очень медленно, как первый цветок после долгой зимы, расцвела слабая улыбка. И в этот момент мне показалось, что даже воздух в нашей конуре стал чуть чище, а гул Башни – чуть тише. Ради таких моментов и стоило терпеть «Чистильщиков», вонь, мрак и ежедневное напоминание о том, что ты – всего лишь пыль под ногами этой бетонной махины.

Лия взяла банку, ее пальцы осторожно прошлись по гладкой, холодной поверхности металла. Словно это было не просто железо, а какой-то древний артефакт.

«Персики… – прошептала она. – Я уже и забыла, какие они на вкус».

«Сегодня вспомним», – сказал я. – «Если, конечно, эти ублюдки не выбили из меня весь аппетит».

Мы сидели на моем лежаке, в нашей выстуженной, развороченной конуре с выбитой дверью, и ели персики прямо из банки, по очереди, передавая ее друг другу. Липкий, сладкий сок тек по подбородкам. И это было лучшее, что случалось со мной за последние месяцы. Маленький акт неповиновения. Наш собственный, крошечный праздник посреди чумы.

Но даже сладость персиков не могла заглушить тихий, ледяной шепоток в глубине сознания: «они еще вернутся». И я знал, что это не паранойя. Это была трезвая оценка реальности нашего Нулевого Этажа жизни, где любой хрупкий свет мог быть в любой момент безжалостно растоптан тяжелым ботинком системы.

Глава 3. Шепот Обвинения

После персиков во рту остался сладковатый привкус рая, которого мы не заслужили. Но Башня быстро позаботилась о том, чтобы смыть его желчью реальности. Не прошло и часа, как по этажам, словно крысы по трубам, зашуршали слухи. Сначала тихие, как предсмертный хрип, потом все громче, обрастая подробностями, одна другой нелепее и страшнее.

Говорили, на тридцать пятом, в секторе жизнеобеспечения, кто-то вскрыл склад с регенерационными пайками для «верхних». Не просто украл – испортил, залил какой-то дрянью весь стратегический запас. Диверсия. Слово, от которого у «Чистильщиков» случался коллективный оргазм праведного гнева. Это тебе не фильтр для воздуха спереть. Это – плевок в лицо самой системе, в ее холеное, сытое рыло.

Воздух в коридорах, казалось, сгустился еще больше, пропитался липким потом страха. Затих обычный гул – детский плач, соседские перебранки, скрип лебедок мусоропровода. Даже капать перестало. Только напряженная, звенящая тишина, изредка прерываемая далеким грохотом – это «Чистильщики» выламывали очередную дверь, ища виновных. Или просто вымещая злобу.