Мои губы пересохли. Я чувствовал, как голос стирается на выходе, как будто даже воздух в этом месте не хочет слышать, что что-то было не так.

– Может, ты просто… путаешь? – осторожно спросила женщина.

Я не ответил. Повернулся в сторону, чтобы не видеть её лицо. Потому что иначе мне пришлось бы кричать. А если я начну – возможно, никогда не смогу остановиться.

Очкарик снова щёлкал пальцами. Сухощавый опустил голову, но я чувствовал его взгляд. Женщина выпрямилась, будто напряглась – как преподаватель перед сложным разговором.

Только в этот момент я понял, что никто не спросил моего имени. И я – их. Никто не пытался познакомиться. Никто не пытался вспомнить, как сюда попал.

Все просто… есть.

Как будто мы – не люди, а проявления процесса. Пассивные, пока что-то не активирует нужную кнопку.

Я снова посмотрел на табло. Стрелка мигала. Ровно. Спокойно. Как пульс. Или как дыхание. Чьё дыхание? Моё? Лифта? Системы?

Я провёл рукой по стене. Потом – по своему лицу. Щека чуть шершавее с одной стороны. Как после сна. Или как после… не знаю. После перезапуска?

Мне казалось, что я не в теле, а во временной оболочке, собранной по какой-то устаревшей версии себя. Слишком гладкой. Слишком новой.

Я встал. Осторожно. Подошёл к противоположной стене. Медленно опустился на корточки.

Под скамьёй – ничего. Только пол. Ровный. Без волосков. Без пылинки.

Но я уловил запах. Едва ощутимый. Не тот, который сразу распознаётся. Не парфюм. Не кожа. Скорее… след дыхания. Или тепло чужого плеча, которое ушло, но не сразу.

Я встал. Обернулся. Никто не смотрел на меня.

Вдруг – мысль: А если её вообще не было? Если это я лишний?

Если все остальные – по-настоящему «в системе», а я – ошибка? Сбой, которому дали проснуться?

От этой мысли стало… тихо. Внутри. Как будто что-то в мозгу попыталось включиться, но не хватило энергии.

Я сел. Стал вглядываться в лица. Женщина. Очкарик. Сухощавый. И я.

Нас четверо. Я – пятый. Нет. Шестой. Потому что шестой – это я, который помнит.

Я закрыл глаза. Стал проговаривать: Лицо женщины – прямое, глаза узкие, морщины у губ. Очкарик – кривит рот, щёлкает пальцами, правая рука чуть дрожит. Мужчина – сжатый, молчит, говорит мало, говорит… сдержанно. И я. Я – я. Я помню. Я был здесь. Я… я…

Открыл глаза. Табло мигнуло.

Я поднялся и снова прошёлся вдоль стенки. Проверил каждый угол. Проверил скамейки. Смотрел в глаза каждому.

Они были. Они есть. Но я знал, что это ненадолго. Что кто-то снова уйдёт. Что опять будет дверь. И снова никто не вспомнит.

Я сел на своё место. Прислонился спиной к стене. Закрыл глаза.

Вдох. Выдох. Я фиксирую. Я запоминаю. Я есть. Я помню.

Я не знаю, сколько прошло времени.

Может, минуты. Может, час. Лифт будто завис в тишине, не двигаясь, не скрипя, не дыша. Просто… стоял. Или мы стояли.

Иногда казалось, что он слегка покачивается. Совсем чуть-чуть – как вагон метро, когда стоишь у края платформы. Но потом – ничего. Просто пол. Слишком ровный. Слишком надёжный, чтобы доверять ему.

Я сидел на своём месте, опираясь спиной о стену. Спина ныла. Пальцы рук были сведены в замок на коленях. В них была боль – приятная, настоящая, почти как защита.

Голова чуть гудела. Я пытался вспомнить… не что было раньше, а почему я всё ещё здесь. И почему у меня внутри такое отчётливое ощущение, будто что-то повторяется. Не событие, не слово – само ощущение, как сбившийся метроном, который делает один и тот же щелчок снова и снова, но каждый раз чуть смещается по фазе.

Я повёл взглядом по остальным. Женщина сидела ровно, как статуя. Очкарик, как всегда, перебирал пальцы – я уже почти не обращал внимания на эту привычку. Худой молчал, как и всегда. Их лица не вызывали эмоций, но в глубине было что-то… узнаваемое, но не по памяти, а как будто из старого сна, забытого в автобусе.