А вот общество Ист-Ройстеда, собиравшееся за чаем, книгу прочло. Оно пребывало в ожидании. И как-то в июле, в черную пятницу, приглашенная на чай супругой полковника Грэнби мисс Стэнтон высказалась на тему того, что, по слухам, сюжет книги просто замечателен и ее, мол, гложет любопытство, о чем же именно там идет речь. И вот тогда-то «чайное» общество – дрожа от потаенной радости – в едином порыве ее любопытство удовлетворило.

И тут началось настоящее светопреставление.

Вернувшись в приход, мисс Стэнтон ворвалась в кабинет своего брата, подобно торнадо, на последнем издыхании и обрушилась на диван. Каноник Стэнтон безропотно отложил ручку.

– Джеймс, – заговорила мисс Стэнтон голосом агента политической полиции, допрашивающего гангстера в свете мощных ламп, – ты читал эту книгу?

Родственники творца обладают до боли прозаическим умом.

Таким образом Моника Стэнтон обрела репутацию распутной женщины.

Это не означает, что ее репутация стала сродни репутации Евы Д’Обрэй в ее произведении. В конце концов, обитатели Ист-Ройстеда знали ее всю жизнь и прекрасно понимали, что поле ее деятельности – начать хотя бы с него – ограниченнее, чем у Евы Д’Обрэй. Уличить Монику в том, что она продала свою честь за бриллиантовое ожерелье стоимостью двадцать тысяч фунтов, нельзя было просто потому, что в Ист-Ройстеде ни у кого не было бриллиантового ожерелья стоимостью двадцать тысяч фунтов. Нельзя было уличить ее и в том, что она совершала средиземноморские круизы с итальянским графом, поскольку всем было известно, что Стэнтоны проводили отпуск в Борнмуте[3].

Ист-Ройстед считал, что должен оставаться справедливым в суждениях.

Но на этом все и заканчивалось: даже те, кто допускал, что большей частью произведение Моники – это плод воображения, все же демонстрировали трогательную веру в искренность литераторов и приводили аргументы насчет того, что никто бы не смог написать целую книгу, не имея хотя бы элементарного понятия о ее основной теме.

Более того, Моника была известна как «тихоня», что делало все еще более запутанным.

В первые несколько недель в доме викария царил хаос. Отчаянный плач мисс Стэнтон состоял из трех песен: а) как им пережить позор; б) как ее племянница могла написать нечто подобное и в) как ее племянница прознала о таких вещах, чтобы о них написать.

Последняя песнь представлялась наиболее важной. Мисс Стэнтон размышляла об этом до посинения.

Не то чтобы она выясняла с Моникой отношения: она требовала подробностей, но потом, заливаясь краской, поднимала руку и отказывалась их слушать. Когда Моника в полнейшем отчаянии умоляла тетку объяснить, что именно та имеет в виду, мисс Стэнтон отвечала, четко и угрожающе скандируя слова: «Ты знаешь», – и вылетала из комнаты, чтобы выяснять отношения с братом, а не с племянницей.

Мисс Стэнтон желала знать, кто тот мужчина. Она собирала слухи о живших в округе молодых людях. В итоге она чуть не свела с ума каноника – и именно в последнем Моника, сама того не ожидая, нашла союзника.

Мисс Стэнтон в смятении смотрела на брата.

– Джеймс, я не могу тебя понять. Христа ради, неужели ты действительно смиришься с этими непотребствами?

– С какими непотребствами? – сказал каноник.

– Ну, с этой ужасной книгой, естественно.

– Книгу, дорогая, вряд ли можно определить как непотребства.

– Джеймс, ты способен вывести из себя кого угодно! Тебе прекрасно известно, о чем я. Эта отвратительная книга…

– Она слегка наивна, должен признать. И не совсем благоразумна. Однако, честно говоря, она довольно увлекательна…