– «Шпионы в открытом море». Сцена тридцать шесть. Дубль четыре.

Коварная горничная появилась вновь.

– Вызывали, мадам?

Моника не сдержалась.

– Почему же они не продолжают? – зашептала она. – Зачем они снова и снова переснимают этот крошечный эпизод?

– Тсс! – прошипел Картрайт.

– Но сколько дублей они еще будут снимать?

На этот вопрос ответила сама коварная горничная. Нервозность коварной горничной все усиливалась. Когда ее в шестой раз спросили, доставила ли она сообщение мистеру Ди Лэйси, она потеряла самообладание, выпалила: «Нет!» – и дала волю слезам.

Удалось уловить, что мистер Фиск объявил короткий перерыв.

– Ну? – полюбопытствовал Картрайт. – Как вам понравилось?

– Это самое чарующее зрелище, что я когда-либо наблюдала.

– Вот! А вы, случайно, не заметили здесь ничего странного?

– Странного?

Моника уставилась на него. Съемочная группа начала расходиться. Передвижная звукозаписывающая установка загромыхала, отчего лучи софитов задрожали: некоторые из них уже успели погасить. Уильям Картрайт в нерешительности переводил взгляд из стороны в сторону и будто втягивал носом насыщенный запахом пороха воздух. В зубах он вновь сжимал свою изогнутую трубку – пустую. Вид у него был довольно серьезный.

– Странного, – повторил он, отчего трубка завихляла. – Во-первых, хотя мне и случалось видеть, как люди впадают в истерику, имея веские на то причины, я даже не предполагал, что такое может произойти со старухой Макферсон. – Он кивнул в сторону коварной горничной, которая все еще стояла на площадке, утешаемая Ховардом Фиском. – Что-то витает в воздухе. Половина здешнего персонала на взводе. И мне бы хотелось знать, в связи с чем.

– А это не игра вашего воображения?

Мисс Фрэнсис Флёр царственной походкой покинула площадку. Теперь она сидела на складном стуле недалеко от них, прямо за всякого рода софитами. Она пребывала в одиночестве, если не считать прислуги (на сей раз настоящей горничной) в чепце и фартуке, которая поправляла ей грим. Фрэнсис Флёр не проявляла ни единого признака нервозности: ее спокойствие казалось абсолютным и нерушимым. Пока Ховард Фиск произносил свои монологи, она лишь кивала, улыбалась и играла очередной дубль. По всей видимости, ее вообще ничто не тревожило.

– Во-вторых, – продолжал Картрайт, – это неестественно. Здесь не так много людей.

– Вы называете это «не так много»?

– Именно. Не говоря уже о массовке с непременной толпой гостей, друзей, компаньонов и приспешников. Взгляните. Здесь почти безлюдно. Кроме вас, Ф. Ф., Макферсон и прислуги Ф. Ф., других женщин нет. Я даже не вижу помощницы режиссера – что совсем уж невероятно. Что-то явно не в порядке.

– Все же…

– А может, ничего такого и нет. Интересно, однако, куда подевался Том Хэкетт? Как бы то ни было, вот она – ваша Ф. Ф., собственной персоной. Хотите с ней познакомиться?

– Очень. Я как раз размышляла: стóит ли?

– Почему бы и нет?

Моника поддалась порыву откровенности:

– Я иногда задавалась вопросом: не окажется ли она ужасной занудой? Однако она такой не выглядит.

– Она такой и не является… Фрэнсис!

Прервав созерцание пустоты, пышная брюнетка повернула голову и улыбнулась. Она словно вернулась к жизни ровно так же, как делала это перед камерой.

– Фрэнсис, позволите представить вам вашу большую поклонницу. Мисс Стэнтон – мисс Флёр.

– Очень приятно, – тепло улыбнулась мисс Флёр, обнажая прекрасные зубы.

Улыбка преобразила ее. Однако Фрэнсис, если можно так выразиться, не включала ее, как лампочку. Обаяние актрисы, ее улыбка были абсолютно неподдельными: ей нравилось нравиться, и, когда ей демонстрировали восхищение, она получала от этого удовольствие, а в ответ вы физически ощущали излучаемое ею свечение.