Тяжелая рука опустилась на тонкие, как ветви рябины, плечи, приковывая ребёнка к его прежнему месту:

– «Пит, ты никуда не пойдешь!» – Арни знал, что начинать надо с дела, а говорить всегда в лицо – «Харри готовил эту историю („Долго, о-о-чень долго“) целых два дня, чтобы мы заткнулись и послушали её от начала и до конца. Где твоё уважение, а-а?».

– «Ну, если целых два дня, то я, конечно, послушаю, почему бы и нет?» – Питер мысленно проклинал честность и справедливость ко всему на свете у этого бугая Арнольда. «Он что, имеет право нам указывать?» – мысль эта налегала каждый раз, когда самый сильный и крепкий из мальчиков («Его точно кормят сеном, а спит он со свиньями») заставлял других делать то, что делает он сам, делать то, что нужно для всех. Иногда, конечно, детишкам хотелось подурачиться, особенно в те жаркие летние дни, когда после затянувшейся беготни становилось «немного скучновато», когда твое тело, распаренное жаром полуденного солнца, требует бодрящей прохлады, холодной бутылочки свежего лимонада (за которым шли после жеребьёвки – обычно подбрасыванием монетки) и получасового обсуждения «а во что будем играть, а давайте что-нибудь придумаем» под кронами животворящих, раскидистых древ, отбрасывающих пятнистые тени и призывающих ласковые ветра, заползающие под короткий черный волос, рукава футболки и широкие шорты, превращая последние в воздушные паруса.

Арни был авторитетом, лидером среди них. Не потому, что он часто помогал отцу на ферме при сборе урожая, становясь при этом более грубым и развитым физически, не потому что он самый старший, а значит его надо слушать и бояться, как набирающего силу лесного пожара, вовсе нет. Его слушали, потому что Арнольд всегда знал, во что они с друзьями будут играть сегодня. Во время послеобеденного отдыха, он всегда садился за стол в маленькой комнате, являвшейся библиотекой его матери (к книгам он, к сожалению, не слишком тяготел, но если попадалось что-то действительно стоящее, к примеру, из любимой фантастики, то это прогонялось со скоростью несколько сотен страниц за весь оставшийся день, конечно, если не надо было помогать отцу, матери, или делать задания с листочка, которые он сам и придумывал, чтобы с пользой скоротать время), доставал свою толстую альбомную тетрадь (стянутую резинкой для того, чтобы туда никто не заглядывал), и рисовал в ней человечков – уменьшенных в размере друзей, которые, под его могущественной рукой создателя, плясали, играли, бегали, прятались, корчили смешные рожи, обстреливали друг друга из игрушечных орудий, впечатляющих своей детальностью и силой хоть и не настоящих пушек.

Отец Арни воспитывал сына не так, как это делала мать. «Труд сделал из обезьяны человека, а из мальчика – настоящего мужчину и кормильца семьи. Ты ведь не хочешь остаться ребенком навсегда, чтобы твои повзрослевшие сверстники над тобой издевались, правда Арни?» – отец всегда так говорил, когда его единственному ребёнку хотелось больше времени уделять своим друзьям, болтаться с ними черт знает где и забыть о существовании его обязанностей (что случалось крайне редко). «Отец прав, как никто другой, а иначе как ему удается держать целое хозяйство?» – подумывал мальчик после серьёзных наставлений старшего в семье мужчины. «Я хочу быть таким, как мой папа!» – замыкающая цепь рассуждений мысль, после которой у Арни появлялся стимул, цель и аргумент.

На ферме был простор и для ребяческой фантазии: Арнольду, после потной работёнки, нравилось наблюдать за поведением наивных кур, раскрывающих свои жёлтые клювы в надежде, что через проволочную сетку им на головы высыплют из серебристого таза стопку чуть сплющенной люцерны, пока еще не тронутой луговыми мотыльками. Курицам, казалось, тоже нравилось проводить время с Арни – они никогда не смели клевать ребёнка, пусть и такого крепыша, и, собравшись своим пернатым братством в единую голодную толпу, бежали навстречу мальчику, умоляя, чтобы тот засыпал им перемолотое зерно с хлебными крошками и щепоткой серы в удлинённые кормушки своей деревянной лопаткой, вылезавшей из черного ведрышка с широкими стенками и металлической ручкой. Они всегда благодарили своего кормильца, откладывая ему домашние яйца, вкуснее магазинных разумеется.