Ноги несли Яна сами. В детстве за покупками на рынок он ходил тысячи раз и спустя много лет мог найти туда дорогу даже с завязанными глазами.

На улице почти совсем рассвело, однако фонари продолжали угодливо источать ненужный уже желтоватый свет. Мороз пощипывал уши и пальцы рук. Ян поморщился: второпях он забыл шапку и перчатки. Хотя, скорее, не забыл, а просто не подумал о них. Что и не удивительно. Когда он последний раз был на улице, в тысячах дней и километров отсюда, стояло лето, и потому ни головных уборов, ни перчаток вообще не требовалось.

У его куртки левый рукав в области предплечья странно топорщился. Будто подкладка или наполнитель скатались в рулон и давили на руку мягким обручем. Ян запустил пальцы за растянутую резинку, ухватил и выудил наружу вязаную шапку-петушок в синюю, красную и белую полосы, покрытую, словно баран кудряшками, сотнями мелких катышков. Преодолев внутренний эстетический протест, он натянул колоритную обнову на уши.

За время этих манипуляций Ян успел дойти до рынка и теперь двигался между торговыми рядами, сколоченными из деревянных брусков под общей шиферной крышей. Продавцы выставляли товары на широких металлических столешницах, а запасы раскладывали под столами и вокруг себя, вырастая из коробок и ящиков, словно опята.

Протискиваясь между покупателями и уклоняясь от грузчиков, развозивших мешки с овощами на громыхающих тележках, Ян с интересом осматривал районную выставку достижений народного хозяйства.

«Как же всё поменялось, – думал он. – Вроде бы и немного времени прошло, но таких рассадников первобытного бизнеса в большом городе уже и не встретишь. Люди бродят по щиколотку в грязной снежной каше, которую никто и не думает убирать, а за шиворот им валится снег с крыш, закрывающих только продавцов да товар. Ничего не скажешь – похвальная забота о клиентах».

Перед мутноглазым аквариумом пункта приёма стеклотары вилась змейка похмельных завсегдатаев с сумками и авоськами, нагруженными пол-литровыми бутылками.

Прямо за рынком темнела пасть подземного перехода. На его ступенях расположились три цыганки в цветастых шалях, а между спускающимися в туннель и поднимающимися из туннеля людьми сновало шесть цыганских детей разного возраста. Дети дёргали прохожих за рукава и выпрашивали мелочь.

С другой стороны перехода, на площадке, за первым лестничным маршем, свернувшись, лежал заросший мужчина. Одного взгляда на его изгаженную одежду, опухшее лицо и густую рыжеватую бороду было достаточно, чтобы понять: человек обитает именно в этом переходе, и никакого другого жилья у него нет.

В метре от спящего грустно курили два милиционера в ушанках, серых бушлатах и брюках с пузырями на коленях. Ни клянчащие подаяние дети, ни лежащий в позе эмбриона бездомный стражей порядка не интересовали.

Судя по красным носам и щекам, милиционеры здорово промёрзли и спустились в жерло туннеля, чтобы хоть немного согреться. Ян мысленно посочувствовал патрульным: «Больше оптимизма, ребята, через каких-нибудь пятнадцать лет вас переименуют, переаттестуют и увеличат зарплату». Один из милиционеров, словно услышав этот позитивный прогноз, слегка улыбнулся и мечтательно выпустил в потолок струйку дыма. Потом посмотрел по сторонам, недоверчиво покачал головой, смачно храпнул и плюнул на пол прямо перед безмятежным лицом бомжа.

Тут Яна, засмотревшегося на экзотические виды, довольно грубо подвинули в сторону. Он оглянулся и увидел, что мимо шествуют трое молодых, крепких парней в объёмных куртках бомберах и спортивных штанах, заправленных в высокие шнурованные ботинки. Двое сверкали побелевшими на морозе бритыми затылками, а один гордо, словно корону, нёс на макушке ондатровую шапку с фальшивыми ушами. Он заметил жмущихся в туннеле милиционеров и приветливо махнул им рукой.