– Почему-то все считали тогда мой опубликованный рассказ нашей общей победой, – говорил уже намного позже Карницкий, вспоминая об этих днях абсолютного счастья.

Критик купил на профессорские деньги целый ящик шампанского, сделал всё возможное, чтобы очистить свою квартиру от родителей дня на два. Созывать всё писательское общество не стали: Карницкий обещал угостить их на свой гонорар, а пока собрались только втроём.

Раннее утро. Солнце только подумывало о том, чтобы всходить. Предрассветные сумерки. Светлое серое небо. И тишина такая, что шёпот эхом разносится по улице.

Профессор всё ещё сидел за столом, допивая вторую бутылку шампанского, и заплетающимся языком рассказывал друзьям какой-то занимательный случай, какой – он потом не мог вспомнить сам. Вдруг Писательница встала со стула, довольно твёрдым шагом отправилась к окну, запрыгнула на подоконник и громко крикнула:

– Эй! Слушайте, господа!..

Господа подползли поближе к окну и покорно стали слушать.

– Я сейчас докажу, что я не девчонка, а самый настоящий парень, причём ничуть не хуже вас!

Карницкий и Онегин ничего не поняли. Во время их замешательства Писательница ловко распахнула окно и выбралась на карниз. Первым это увидел Профессор – всё действие алкоголя мгновенно улетучилось. Он ринулся к окну схватить сумасшедшую, но не успел: она быстро, да ещё и пританцовывая, двигалась по узкому карнизу к окну спальни. Критик жил на четвёртом этаже.

Срочно нужно было что-то делать. Заметив, что хозяин квартиры тоже протрезвел, Карницкий скомандовал ему:

– Ловите её внизу! – И почти вытолкнул Критика за дверь квартиры.

Сам он вбежал в спальню, распахнул окно со скрипящей рамой и выглянул наружу. Писательница была ещё на карнизе и маршевым шагом шла ему навстречу.

Профессор в ужасе не знал, что кричать ей и кричать ли вообще. Он молча стоял, наполовину снаружи, пока из подъезда внизу с шумом не выскочил Критик.

– Катрин! Осторожнее, Катрин! Ты меня слышишь? – орал во всё горло Онегин и, наверное, разбудил полквартала.

Через несколько мгновений Писательница уже была у самого окна, Карницкий с замиранием сердца как можно крепче схватил её и втащил в комнату. Она повисла у него на шее так, что нос Профессора уткнулся в самую её макушку. Даже от волос Писательницы пахло выпитым шампанским.

– О! Какой пассаж! – воскликнул вошедший в спальную Критик. – Я чуть от страха не помер, а они тут обнимаются.

– Замолчите, – поморщился Карницкий. – У меня голова болит. Отведите лучше нас на кухню. Нужно выпить успокоительного.

Критик сам не знал, где лежит в его квартире успокоительное и есть ли оно вообще, но, когда Профессор нетвёрдым шагом подошёл к холодильнику и вытащил оттуда бутылку водки, он всё понял…

– Да, это было так, – смеясь, произнёс Профессор, когда все воспоминания и переживания были высказаны. – Но теперь ничего нет. Где я, кто я? Разве я пишу для «Литературной губернии»? Или печатаюсь ещё где-то? Да обо мне забыли на второй же день.

– Для того чтобы печататься, нужно писать, – многозначительно заметил Критик, – а кто-то у нас ничего не записывает.

– Мои детективы – это баловство, им грош цена, – парировал Карницкий.

– Ну конечно, а диссертация по филологии – это так важно! – воскликнул Критик. Профессор метнул в него недружелюбный взгляд.

– Ну, ну, дорогие мои, – примиряющим жестом соединяя руки двух друзей, произнесла Писательница. – Скажите, а ведь вправду эта ночная история год назад – прекрасный эпизод для какого-нибудь не менее прекрасного романа.

– Какого романа? – спросил Критик, и в зелёных глазах его появился лукавый огонёк.