"Гитлер находился в Годесберге на Рейне, слушая вдохновляющие звуки песни Хорста Весселя15, когда из Мюнхена внезапно пришло печальное известие о государственной измене … Фюрер должен был действовать быстро, нельзя было терять ни минуты, он не мог ждать до утра … Он вылетел в Мюнхен. Там он встретился лицом к лицу с предателями и числа 'штурмовиков' и, бросив им обвинение в лицо, сорвал нашивки с их мундиров … Гитлер в сопровождении лишь небольшой группы верных людей лично арестовал Рёма … Добросердечие уступило место суровости.

Силы, которые были в сговоре с предателями, должны понимать, что наступают серьёзные времена и тот, кто сознательно восстанет против Фюрера, ответит за это головой".

"Звучит как в 'Алисе в Стране чудес': 'Отрубите ему голову'", – воскликнул весёлый судовой врач, когда кровожадная трансляция завершилась и мы поднялись на палубу.

Было уже слишком поздно ложиться спать, так как наш корабль должен был причалить в Гамбурге на рассвете и мы хотели это увидеть. Пока я, сидя в своём укромном уголке, разглядывала местность, ко мне вновь вернулись мысли о России, поскольку всё вокруг было так похоже на Волгу: широкая спокойная река, мерцающие на берегу огоньки, многочисленные корабли и буксиры, мягкий утренний ветерок, пахнущий лугами и смолой, и наше собственное мягкое движение, странно неестественное после бесконечной мелкой зыби или качки на море. Однако на этом сходство заканчивалось, потому что вместо старых добрых русских возгласов и криков, которые неизменно сопровождали серьёзное дело швартовки, здесь всё делалось тихо. Немецкий лоцман ни единожды не повысил голоса, отдавая свои команды буксирам со стороны носа и кормы и ведя огромный лайнер через необыкновенную гавань с её сетью каналов и пирсов, заполненных судами со всего мира. Затем он мастерски, "как на монетке в десять центов", развернул его на 180º и причалил на отведённое ему место сразу за его собратом под названием "Манхэттен", сделав это столь же легко, как если бы парковал автомобиль.

На пирсе лежали тысячи старых автомобильных радиаторов американского производства – некоторые из них были дырявыми, словно пробитыми пулями, другие же искорёжены до неузнаваемости, – и всё это было свалено в огромные кучи, из-за чего пирс походил на свалку металлолома.

"Знаете, для чего они там?" – спросил строгий пожилой джентльмен, который мне сразу очень понравился.

"Нет. Для чего?"

"Помните Норфолк? Там были такие же штабеля на причале, готовые к отправке в Германию".

"Но что они с ними делают?"

"Переплавляют их на снаряды. Возможно, когда-нибудь те используют против нас, кто знает. Просто ещё одна из ужасных насмешек судьбы. Мир – забавное место".

"Не будь таким циничным, дорогой, – укоризненно сказала его жена. – Я уверена, что ты ошибаешься и эти бесполезные старые железяки будут переплавлены для изготовления предметов искусства: ваз, статуй …"

"О, да, обручей для пивных бочек и намордников для такс, – язвительно перебил пожилой джентльмен. – Хотел бы я, чтоб ты была права, но, к сожалению, это не так".

По-видимому, в Гамбурге всё было спокойно, и, подъезжая к отелю "Атлантик", мы лицезрели обычную утреннюю толпу, спешившую на работу. Купив все газеты, какие только смогли, мы прочли в них, что Рём, "ближайший друг Гитлера на протяжении пятнадцати лет, рисковавший ради него своей жизнью во время мировой войны", скончался в мюнхенской тюрьме. Нацисты обвинили его в сговоре с фон Шлейхером, "которого долгое время подозревали в желании свергнуть Гитлера"16. Оказалось, что после ареста Рёму дважды предлагали покончить с собой. В одной из статей утверждалось, что ему вручили пистолет, однако он заявил: "Я ни за что им не воспользуюсь. Если меня было решено убить, то это должен сделать сам Гитлер". Позже ему вновь принесли оружие, и он опять отказался. После этого его застрелили.