Проблема заключалась в том, что, обнаружив чужую деятельность в Солнечной системе, они не могли понять ее смысл. Они видели сигналы, но были не в состоянии их расшифровать. Сигналы были не просто очень хитро зашифрованы и не читались земной аппаратурой – казалось, их намеренно пытались сделать незаметными, растворить в «белом шуме» космоса.

Нужен был приёмник, чтобы расшифровать таинственные сигналы. Построить такой приёмник усилиями их скромной лаборатории было невозможно. Нужно было задействовать другие подразделения, а для этого нужна была санкция Москвы. Бурцев, понимая, что рыба гниёт с головы, решил действовать неформально, подключив весь свой авторитет и обширные связи. В итоге где-то за полтора месяца до его смерти чертежи приёмника, не засвеченные ни в каких официальных отчетностях и базах данных, были у них в распоряжении.

Таким образом, Соловейчик был в шаге от того, чтобы узнать, что же скрывается за загадочными сигналами, невидимой сетью опутавшими половину Солнечной системы. Все необходимые материалы и оборудование для постройки приёмника в городке имелись. Однако, глядя на творящуюся вокруг вакханалию грабежа, Соловейчик понял – надо спешить.

Построить приёмник, пусть и не очень мощный, он сможет и самостоятельно. Он, конечно, не «добьёт» до Сатурна и даже до Марса, но понять, что происходит на Луне, с его помощью будет вполне можно. А там, скорее всего, станет понятно, что творится и во всей остальной Солнечной системе. Получив необходимое знание, он решит, что с ним делать. Может, продать тем же американцам за очень большие деньги. А может, это будет такая информация, которую вообще никому нельзя показывать и вообще будет лучше о ней забыть и не вспоминать. Кто знает?

Вскоре по железной дороге на запад отправился еще один контейнер. Но шёл он не в Прибалтику, а в Белоруссию. По документам грузом значился лом, а по факту это было оборудование для постройки приёмника. Вслед за контейнером в путь двинулся и Соловейчик. Он покидал бывший закрытый городок, в котором провёл лучшие годы своей жизни. Городок, заметаемый северными метелями, разграбляемый и пустеющий…

В Минск Соловейчик возвращался с тяжелым сердцем. Он не любил город, в котором родился и вырос. Минск напоминал ему то ли грубо нарезанный невкусный винегрет, то ли пиджак, неладно скроенный из плохо сочетающихся кусков материи. Центр города представлял собой натужно помпезный послевоенный сталинский ансамбль, тяжелый и давящий, на задворках которого ютились жалкие остатки по провинциальному скудной дореволюционной застройки. Дальше начинался хаос хрущевско-брежневских бетонных громад, почти деревенских хат частного сектора, бараков, гаражей, промзон, складов, проплешин еще не застроенных пустырей… Градостроители попытались заключить всю эту неудобоваримую смесь в строгую радиально-кольцевую планировку, но гармонии от этого не прибавилось. В принципе, всё это мало отличалось от картины любого советского областного центра средней руки – если бы не потуги на столичность и статусность. Потуги, от которых общий провинциализм происходящего бил в глаза ещё больше. Добавьте к этому промозглые балтийские ветра, вечно дующие над городом – и общая безрадостная картина сложится окончательно.

Минск встретил Соловейчика в своём духе – низким и беспросветным оттепельным небом, раскисшей грязью пополам с набухшим посеревшим снегом во дворах, туманной взвесью в воздухе – атмосферная влага с городскими выбросами и испарениями…

Родительская квартира была пуста и неуютна. Это была не та привычная тесная хрущевка, из которой Соловейчик укатил когда-то в свой удивительный «почтовый ящик» по зову профессора Бурцева. Необычная двухъярусная планировка, просторные комнаты – не избалованному бытовым комфортом советскому человеку это показалось бы сказкой. Дом с привилегиями, в самом центре, с видом на реку… Утлую речушку, протекающую через Минск, для солидности расширили в небольшое и по-своему живописное водохранилище, как раз напротив нового жилища Соловейчика. Казалось бы, живи да радуйся…