– Оно конечно, – сообразительный Ли понял, что ничего путного он от венценосного не добьется и решил хоть как-то скоротать время за беседой.– Порядок должен быть во всем. Порядку нынче нет13.

– Именно! – задетый за живое Фоант привстал и распрямил как мог плечи. Мутноватые глаза его горели лихорадочным огнем. «Как бы не откинулся от такой страсти» – подумал китаец. Меж тем отставной царь расхаживал, поглядывая на вышку со сторожевой бабой: – Нет порядка – и нет никакой жизни! Это же знамо: все псам под хвост! Порядок – всему голова!

– Тьфу ты, двести пятьдесят14! Заморский черт! – китаец вскочил, как ужаленный.– Заклинаю, не упоминай ты про голову! Используй, если не можешь сдержаться, эвфемизм. Кочан, например. Тыковье.

– Хлебало? Нет, не годится. Едало? Тоже не очень… – увлекся Фоант, выпятив губу.

Разговор перетек в филологический диспут с явным перевесом в пользу образованного китайца.

Вечер свое обещание выполнил. А то как же? Вечер, вам, не утро муторное. Он – предтеча ночи. А ночь, как известно, дело темное и многожадное до альковных впечатлений.

Пока женщины возбужденно торговались за обладание прибывшими мужами, раскисшие от сладкого вина трофеи пытались вспомнить цели и задачи командировки. И так раскладывали и эдак, но карты мешались, дробя сознание. С избытка чувств прямо здесь решили было найти златое руно и Петрович шарил в поисках под столами. Дамы шаловливо взвизгивали, хватаемые за ноги. Требовали от вооруженной арфами струнной группы сыграть «Коня». Девы мотали золотыми кудрями, демонстрируя досадное незнание российской эстрады.

– Порази меня гром! – восклицал Филон.

– Ты тут потише с этим, казак: Эллада все ж. Накличешь… – перебил его Петрович, ковыряя в блюде, поуспокоившись.

– Неспроста, ой неспроста нам подсунули эту штуковину, – монах в растерянности вертел в руках доисторический презерватив, сильно отличавшийся от нынешнего в исполнении.– Ну, я еще понимаю, если бы на улице шел дождь… Однако же, на-ко-те, выкуси – на небе ни облачка! И спросить не у кого…

– Китаец.

– Где? Что? – монах завертелся.

– Китаец, да и все тут! – Петрович так грохнул кулаком по столу, что на служанках разом расстегнулись бретельки.

– Кровавый? Много?

– Нет. Наш. Он, гад, все записывал! Скажи своей, пусть китайца покличут. Ошивается, чаю, где-то рядом – не ушел бы далеко от стола.

Приказание было выполнено и Ли, отловленный амазонками, крадучись вошел в залу.

«Этого сразу на плаху, – дружно решили дамы. – Либо портному на день рождения. Хи-хи!»

– Послушай, Коминтерн за номером четыре… – Петрович отвел Ли в сторонку, где из ниши за ними смотрела пучеглазая чуть косая статуя из песчаника.– На кой ляд нас сюда послали?

Ли изобразил руками, мол, «моя твоя не понимает, олень еще не приходил». Петрович дал ему затрещину, потом еще, не глядя на почтенный возраст лишенца…

– Зря теряем время, – вмешался в диспут Филон.– Покажи ему штуковину. Пусть поясняет.

Петрович достал сомнительный ориентир и покрутил им у летописца под носом: «На-на-на…». Ли достал записную книжку и деловито углубился в чтение иероглифов. При этой одна его рука оставалось протянутой и пальцы сжимались на манер: «Дай-дай-дай…».

Конец ознакомительного фрагмента.