Она продолжала бежать, мысленно прокладывая себе дорогу до ближайшего поселения, заставляя перепуганных ее появлением птиц взлетать с пригретых мест на деревьях, а животных прятаться в кусты и свои норки. Небо затянуло свинцово-серыми тучами, контуры которых обрисовывал ярко-алый свет закатного неба, скрытого за ними, вскоре прогремел гром, словно показывая, как разгневан на них Бог. Будто оно готовилось обрушить весь его гнев на девушку, что полюбила…

Плач ее сына заставлял девушку постепенно снижать скорость, ведь она понимала: ему страшно. Ей тоже было страшно, она не знала теперь, что ждет ее впереди. Словно за ней гнался чей-то невидимый призрак, девушка не смела останавливаться – она не устала. Лишь постепенно проваливалась в объятья липкого страха.

– Тише, тише… – приговаривала она, губами практически касаясь лба сына. – Не бойся, я с тобой.

Она продолжала бежать, понимая, что им дали достаточно отсрочки, и зная, что ребенка ей придется спрятать. Вскоре чаща стала редеть, деревья появлялись на ее пути все реже, и она оказалась на ровном пологом склоне холма, откуда уже виднелись первые дома простых жителей графства. Она знала, сколько ей нужно будет пройти до поместья отца, и даже не думала останавливаться. Больше всего на свете она боялась не успеть, ведь понимала, что оставить сына сможет только ему.

Годы шли, и мальчик рос. Вопреки всем опасениям и страхам его матери, он все же жил с графом, которому девушка успела его передать. Жизнь у дедушки казалась маленькому мальчику отрадной, но при этом граф не баловал внука. Несмотря на то что он был окружен роскошью и заботой со стороны деда, мальчик с детства знал, что не будет жить на всем готовом, и учился самостоятельности.

А когда он стал немного старше, узнал о том, кто такие вампиры, демоны и ангелы, сколько же нечисти и нелюдей в мире, ведь он, оказывается, рос в их окружении и сам таковым являлся. Часто он спрашивал у графа о матери и отце. Последнего мужчина не знал, а потому мальчик всегда мечтал узнать хоть что-то и о нем.

Тихий треск дров в камине, полумрак просторной гостиной и еле слышный хруст листа, исписанного черными чернилами, – все это создавало какой-то странный уют, и разрушать его не хотелось совершенно. Возможно, только поэтому мужчина, размеренно покачиваясь в немного скрипучем кресле-качалке, очень редко и с большими перерывами потягивая красную жидкость из бокала, сверлил взглядом аккуратно сложенный лист бумаги. Его недовольство можно было почувствовать, только подойдя: оно было почти осязаемо, заметно, велико. Но графа раздирало изнутри странное противоречие: с одной стороны, он не мог понять, что сейчас нужно было дочери. Зачем она интересуется тем, кого когда-то передала ему, тем, кого граф сам поднял на ноги, взрастил, тем, кем он гордился. И гордится до сих пор. Просто он был чертовски недоволен, что его дочь однажды бросила плод своей большой любви, что пропала. Но он был счастлив тому, что она вернулась, что объявила о себе и даже основала клан в столице.

Возможно, дело в том, что граф этого не понимал. Совсем не понимал, но тем не менее любил. Любил когда-то очень сильно, души не чаял, но теперь – он устал удивляться. А местами и разочаровываться. Как, например, сейчас. Однако недовольство сменялось милостью каждый раз. Не потому, что она его дочь, и даже не потому, что на самом деле поступает верно, но из-за того, что хотя бы интересуется сыном. Хочет знать, где он, что с ним, даже забрать хочет! Жаль, не может. А графу не слишком хочется отпускать внука черт знает куда. Но кем бы он был, если бы не понимал, что рано или поздно сделать это придется? Невольно Клод – а именно так звали графа – вспомнил, как получил от дочери ту самую весть о внуке…