Справедливо считая этот источник одним из самых сложных для изучения, при анализе которого необходимы особые источниковедческие приемы, М. В. Нечкина выдвигала требование всесторонней критической оценки документов следствия, взаимной проверки и тщательного сопоставления содержащихся в них данных. Историк отмечала: «Следственный материал декабристов как исторический первоисточник чрезвычайно труден для обработки, и использование его в исследовательских целях требует большой осторожности и учета многих его специфических особенностей»[339]. К числу «специфических особенностей» исследовательница отнесла в первую очередь пристрастность следствия, его особый интерес к планам цареубийства и военного мятежа, искажение им «идеологии движения», то есть сокрытие в его официальных документах важнейших пунктов программных требований тайных обществ. Далее, Нечкина особо выделила «желание подсудимых скрыть истину и всеми силами облегчить свое положение и будущую участь», которое вносит «дополнительные трудности при использовании материала», – ведь в условиях следствия «многое скрывалось или неверно освещалось арестованными»[340].

При этом следует сделать важное замечание: как правило, прозвучавшие на следствии показания, интерпретирующие факты в наиболее радикальном ключе, в целом воспринимались в исследовательской традиции некритически. Показания об официальной, принятой тайным обществом цели – цареубийстве и республиканской форме правления, принадлежащие нескольким наиболее «виновным» лицам, встреченные в большинстве своем отрицаниями других членов, несмотря на это, безоговорочно считаются отражающими истинное положение дел, так как трактуются как вынужденное признание. Другие мотивы появления такого рода показаний – в том числе сотрудничество со следствием – не принимались во внимание.

Между тем, следует признать несомненными попытки следствия выделить несколько важных для него вопросов, которые при их разработке создавали основание для обвинения по государственным преступлениям. Для этого, судя по всему, и осуществлялось давление на лидеров тайных обществ (Пестель, Рылеев, Оболенский, Трубецкой, Н. М. Муравьев), явно скомпрометированных лиц (Каховский, С. Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин) и, кроме того, на особенно откровенных, желавших полным раскаянием заслужить облегчение участи (братья Поджио, Комаров, Горбачевский, Громнитский и др.). Цель следствия в этом смысле заключалась в том, чтобы превратить различные эпизоды конспиративного общения, обсуждений различных возможностей политического действия в составные элементы преступной антиправительственной деятельности, имевшей главной своей задачей покушение на особу императора и подготовку военного мятежа («бунта»). М. В. Нечкина, и это весьма показательно для советского периода в изучении декабристского процесса, не придавала большого значения тому обстоятельству, что наиболее «скомпрометированные» подследственные испытывали самое сильное давление следствия, заинтересованного (как политическое расследование) в подведении всех открытых обстоятельств под действие судебных установлений о государственных преступлениях. Давление было направлено на то, чтобы получить материал, который позволил бы выдвинуть обвинение в государственном преступлении против всей организации, всего «злоумышленного общества», а следовательно – против всех участников тайного общества. Придавая показаниям «скомпрометированных» подследственных значение наиболее адекватных свидетельств, объективно описывающих реальные отношения, историк уходил от критической их оценки и необходимости сопоставления с показаниями других лиц. В таком ракурсе показания главных обвиняемых, содержавшие наиболее серьезные обвиняющие сведения, служившие основанием для самых тяжелых обвинений, становились непререкаемым объективным источником информации. Согласно этой интерпретации, вполне адекватными оказывались «признания» в наиболее радикальных планах. Однако представление о полной откровенности подследственных и адекватности представленной ими картины на следствии должно уйти в прошлое (это, разумеется, не исключает того, что отдельные лица в отдельных показаниях могли «говорить все как было»).