Хозяйство Сибири было парализовано откатывающимся фронтом. Так ползучий гусеничный танк, подминающий деревья, изгороди, дома, оставляет после себя широкую омертвелую полосу, и не скоро встает придавленная рассеченная трава.

Средняя скорость движения по сибирской магистрали была три километра в час.

Больше половины железнодорожного персонала лежало в тифу. На станционных платформах валялись полуголые трупы. Теплую одежду живые снимали с мертвых. Тела примерзали к обледенелым платформам, их заносило снегом, и некому было убирать.

На станциях не было угля. Паровозы простаивали без топлива. Милютин пошел на крайнюю меру – он остановил все движение на пять суток. Военное командование устраивало ему скандалы по прямому проводу. Пять суток по линии проходили лишь составы с бурым углем из Челябинских копей. На станциях появились крохотные запасы угля – на два, на три, на четыре дня.

Поезд пробивался на восток, к углям Кузбасса. Надо во что бы то ни стало восстановить там добычу и дать магистрали кузнецкий уголь.

Перед Новониколаевском поезд застрял. Впереди линия забита пробкой. Несколько сот пассажирских и товарных поездов стояли в затылок с замороженными паровозами. Лента поездов тянулась на сорок километров. Подобной пробки не знала мировая история железнодорожного движения. Колоссальные трофеи на колесах преграждали движение, как взорванный мост.

Пробку рассасывали с двух концов. Ремонтные бригады развертывали походные кузницы на снегу. За каждый оживленный паровоз премии выплачивались немедленно, на месте. Москва стучала по телеграфу: «Хлеба, хлеба». Разогретые паровозы уходили на запад. Они назывались ленинскими. Поезд Совета обороны просекало красное полотнище с лозунгами: «Дадим паровозы Ленину». Из пробки вышло двести исправных паровозов.

– Угля! Угля!

Паровозным топкам не хватало топлива. Несколько вагонов с теплой одеждой Милютин отправил из пробки в Кузбасс, чтоб поднять там добычу.

Кузбасс угля не давал.

В конце января 1920 года поезд прибыл в Томск. Милютин вызывал управляющего Сибугля. В вагон явился заместитель управляющего – главный инженер Сибугля Кратов Иосиф Петрович.

Кратову не удалось бежать от красных. Распрощавшись с Гладковым, уехавшим в санях с женой, Кратов пошел пешком к Красноярску. Советские войска взяли Красноярск боковым ударом. Гладков проскочил, Кратов не успел. Он вернулся в Томск. Там его назначили техническим руководителем Сибугля. Кратов сел в свой кабинет, за свой письменный стол, – Сибуголь расположился в помещении бывшего правления Копикуза.

После ухода роговцев Курако вернулся из Гурьевки в Кузнецк. Квартира поразила пустотой. Голос странно отдавался в белых штукатуренных стенах. Роговцы топили печи письменным столом, комодом, стульями. Не осталось ни одной смены белья. Рукопись «Доменная печь», над которой Курако работал два года, исчезла. Обрывок Курако нашел во дворе в уборной, и ему бросилось в глаза выбитое прописными буквами имя Джулиана Кеннеди. Курако хотел прочесть и не смог. Буквы танцевали и сливались. Двухлетняя работа погибла. Сам не зная зачем, он сложил аккуратно обрывок и положил в бумажник.

После прихода Красной Армии Курако ввели в члены Кузнецкого ревкома и назначили председателем уездного совнархоза. Одновременно ему пришлось стать управляющим южной группой копей Кузбасса. Его просили взяться за это, чтобы не допустить развала. После испытания на кокс осиновских углей Копикуз нагнал в Осиновку около тысячи рабочих. Они сверлили землю, вкапывались в пласты. Проходку вели и в Прокопьевске, богатейшем месторождении Кузбасса, в сорока верстах от Кузнецка. Теперь все грозило рухнуть. Три месяца рабочие не получали денег. На зиму остались без пимов, рукавиц и полушубков. Курако не знал, что будет дальше с заводом.