Сперва встал у ворот, видимо, собираясь не пустить нас. Затем почему-то открыл одну створку, пригласил войти.

Мы вступили в царство мух. Оля каждую секунду хлопала их на себе. Разговор не клеился. А меня к тому же ждала Динара.

– Мы, похоже, не вовремя? – с надеждой спросила Оля. Ей явно было неуютно. Я вдруг обратил внимание, что они обе ему чуть выше, чем по грудь. Он нависал над ними, как сердитая скала.

– Вообще-то я читал. Мне необходимо время для моих занятий. Я не считаю чтение досугом. Чтение для меня – духовная работа, если вы понимаете, что я хочу сказать…

Нет, они не могли понять. Сейчас даже для меня звучало неубедительно. Они, к сожалению, никогда не смогли бы разделить многого, что в его речах было совсем не надуманным. Им гораздо легче было с Мюнгхаузеном, которого я, Ева и Саша считали фальшивым насквозь. Почему-то я осознал это остро лишь в тот момент, несмотря на предельную очевидность. Мы с Сашей напрасно горячо и необдуманно говорили – да, всё возможно.

– Тогда мы лучше зайдём в другой раз? – Оля продолжала готовить почву для отступления.

– Честно говоря, так было бы лучше,… – я знал – он растерян, смущён, обескуражен, не готов к вторжению в его жизнь чего-либо нового, но я видел, он казался им надменным, рассерженным, недовольным, будто говорил ей – ты мне не нужна.

Надя, не сказав ни слова, повернулась и пошла прочь.

– Ну, мы тогда пойдём,… что ли… Ещё увидимся. До скорого. – Оля начала с удивлением, но как увидела, что Надя выходит за ворота, закончила уже скороговоркой. То быстро семеня приятно пухлыми ножками, то останавливаясь и виновато глядя на нас, она пустилась за Надей.

Затем с улицы донеслось:

– Надь!… Надь!!!… Стой, подожди!… Ну, меня-то подожди, Надь!!!

Мне надо было догнать, поговорить с ней. Объяснить, какой Голиаф. Какой на самом деле. Не украшая и не черня. Я так бы и сделал, если бы Динара не ждала меня. Было неприятно, что она говорила о своих морщинках и что уже не так молода для меня. У нас теперь всё было хорошо. Я желал бы видеть её такой всегда. Не хотел бы вызвать даже лишнюю тень на её лице.

Сказал что-то, извини за беспокойство, пожал руку, быстро откланялся, объяснив – Динара ждёт. Видел, Голиаф мрачен и расстроен. Но меньше всего думал в тот момент о нём.

Вечером Голиаф пришёл на раскопки. Был страшно подавлен. Говорил, я, кажется, обидел её. Повторял, такая хорошая, светлая девушка. Называл её целомудренной.

Динара его утешала. Говорила, не переживай, ей просто не понять, как чтение важно для тебя. Ей просто тебя не понять. Говорила с ним, как с ребенком. Но бросила на меня испепеляющий взгляд, когда я попытался сказать, что можно сходить к ней и извиниться.

Она обращалась с ним, как с больным, но он был рад её состраданию и обижен на моё молчание. Ушёл от нас практически ночью.

Когда я провожал его, увидел очертания болотной выпи. Она была редкой гостьей на таких лиманах. У меня тогда не было аппаратуры для ночных съемок, и затем несколько предрассветных сумерек я пытался выследить её.

Выпила из меня все соки, но не далась ни в один кадр. С рассветом я снимал гадюку, зайца, удода и стервятника. Тоже неплохо, но у меня были сотни таких фото. Может, правда, менее удачных.

Последнюю ночь, когда я пошёл выслеживать выпь, Динара внезапно проснулась. Знаешь, у меня кажется, задержка. Сказала мне. Я не обратил особенного внимания. У неё была дисфункции, цикл гулял, неделю туда, неделю сюда. Бывали и задержки на два месяца. Все выровнялось только после первых родов.

Выпь улетела. Видимо, совсем покинула лиман. Я безрезультатно прошёл практически до перешейка. Сделал лишь несколько кадров в сумерках. Похоже, здешняя природа была мной довольно досконально изучена. Сфотографировал зарю над степью. Решил идти назад, поспать хоть немного перед жарой, раз напрасно поднялся среди глубокой ночи. Напоследок бросил взгляд на перешеек.