– Надзиратель в копи издевается надо мной и братом.

– Что ты имеешь в виду? Как он над вами издевается? – было слышно, что мой собеседник заинтересован.

– Он подшучивает над смертью нашего друга, над нами, иногда он бьёт Джареда по лицу и по голове, – объяснил я происходящее.

– Ты хочешь, чтобы я с этим что-то сделал? – спросил Азазель с ноткой злобы в голосе.

– Да, – я почувствовал подвох, но отступать было нельзя.

Азазель схватил мою руку, и она пропала в рукаве его балахона. Вспышка перед глазами – и мы находимся на вышке надзирателя. Я потерял дар речи. Иеремия, казалось, тоже.

– Ты здесь главный надзиратель? – спросил Азазель.

– Я, что надо? – хоть он и пытался взять себя в руки, глаза его бегали от меня на мужчину в балахоне и обратно.

– Просто уточнил.

Иеремия взлетел на несколько дециметров от земли и завопил. Такого страшного крика я ещё не слышал. Азазель стоял в той же позе, что и появился, только его рукав немного поднялся, под балахоном не было видно ни единой части его тела. Иеремия стал истекать кровью, его кости буквально вырывались из-под кожи. Когда он перестал кричать, я снова оказался в тёмной квартире Азазеля и он сидел передо мной.

– Тебе понравилось? – спросил он.

– Нет, это ужасно! – я был в шоке от увиденного.

– Ты слабый, не выживешь здесь, я это понял ещё давно. Этот человек размазал бы тебя по полу рядом с твоим другом, не нажми мой человек кнопку вызова Аарона. Ты мог разбить его голову молотом, но забоялся. Беги с ними, – он говорил тише, чем обычно.

– Куда бежать? С кем? О чём ты? – я притворялся, что ничего не понимаю.

– Парень, я вижу и знаю всё, что здесь происходит. Ты ещё не убедился в моих способностях?

– Зачем тебе это? – У него явно есть свои мотивы. Даже если влиятельный покровитель кто-то другой, то к нему добавился ещё один.

– Я не буду стоять в одном ряду со смертным хлюпиком, который плачет даже по своим врагам. Ты сбежишь, я тебе помогу, иначе всё будет плохо. Очень плохо, – голос Азазеля стал хриплым, как будто он ослаб.

Недолгое молчание прервало его слово:

– Иди.

Разложение, разрушение, сгорание – все эти слова, если воспринимать их буквально, относятся к разным материям, но также все эти процессы ведут к одному – пропаже того, с чем были связаны эти процессы. Человек с огорчением смотрит на покосившиеся здания, больных людей и животных, увядающие растения. Всеми силами он старается помочь остановить эти процессы, иногда… Чаще случается так, что он этому способствует. Когда же здание начинает разрушаться, от него отваливаются куски, и становится ясно, что восстановлению оно не подлежит; когда перед ногами лежит бездыханное тело или засохший стебель, человек постарается как можно быстрее избавиться от увиденного, потому что жизнь не может адекватно воспринимать смерть. И это абсолютно нормально относительно первородной структуры существования, процесс естественной переработки одной жизни в другую. Но с развитием сознания стали ясны допустимые рациональность и гуманность, поэтому естество убийства оказалось под сомнением. Процесс переработки должен был поменяться. Человек получил возможность восстанавливать и генерировать ресурсы без умерщвления кого-либо или чего-либо, порочный круг мог оборваться. На этом моменте появились помехи, о которых мы поговорим позже. Пока стоит остановиться на том, что перед убийцей лежит бездыханное тело, которое некогда было более живым, чем человек, чьи руки запятнаны кровью.

В квартире, из окон которой горел свет, доносились весёлые голоса в праздничные дни и были видны танцующие силуэты, – сейчас лежит перегородка между этажами, покрытая слоями пыли. А завтра жилище вовсе рухнет и превратится в груду пыльного мусора. В цветнике, который удивлял диковинными растениями и яркими ароматами, сегодня разбитые горшки с засохшей землей. Всё потому, что человек, который поддерживал эти жизни, умер. Но в этот день Иеремия был убит только физически. Настоящая, первозданная жизнь пропала в нём ещё тогда, когда он сам стал приносить смерть, обесценивая всякую жизнь, которую когда-либо старался сохранить. Для того, кто мёртв внутри, – убийство становится обыденностью. В Джонни ещё теплилось сочувствие к человечеству и понимание того, что жизнь лучше смерти. Неприятнее и страшнее всего из того, что мальчику довелось увидеть, – это искажённое тело его друга. Оказавшись невольным зрителем чудовищного пренебрежения близким человеком, он почувствовал непостижимую смесь эмоций, стремящуюся вырваться наружу. Тем не менее над эмоциями брало верх осознание горечи забвения и неподдельное отвращение к омерзительному акту лишения жизни. К этому трагическому событию привела целая цепочка убийств, в которой люди умирали как морально, так и физически, сегодня она продолжилась дальше, но Джонни не хотел быть её звеном.