Валентина Михайловна слегка прищурилась.

– А то бы вы не приехали?

Калломейцев даже назад запрокинулся, до того вопрос г-жи Сипягиной показался ему несправедливым и ни с чем не сообразным!

– Валентина Михайловна! – воскликнул он, – помилуйте, возможно ли предполагать…

– Ну хорошо, хорошо, садитесь, Борис Андреич сейчас здесь будет. Я за ним послала коляску на станцию. Подождите немного… Вы увидите его. Который теперь час?

– Половина третьего, – промолвил Калломейцев, вынув из кармана жилета большие золотые часы, украшенные эмалью. Он показал их Сипягиной. – Вы видели мои часы? Мне их подарил Михаил, знаете… сербский князь… Обренович. Вот его шифр – посмотрите. Мы с ним большие приятели. Вместе охотились. Прекрасный малый! И рука железная, как следует правителю. О, он шутить не любит! Не… хе… хет!

Калломейцев опустился на кресло, скрестил ноги и начал медленно стаскивать свою левую перчатку.

– Вот нам бы здесь, в нашей губернии, такого Михаила!

– А что? Вы разве чем недовольны?

Калломейцев наморщил нос.

– Да все это земство! Это земство! К чему оно? Только ослабляет администрацию и возбуждает… лишние мысли (Калломейцев поболтал в воздухе обнаженной левой рукой, освобожденной от давления перчатки)… и несбыточные надежды (Калломейцев подул себе на руку). Я говорил об этом в Петербурге… mais, bah! [6] Ветер не туда тянет. Даже супруг ваш… представьте! Впрочем, он известный либерал!

Сипягина выпрямилась на диванчике.

– Как? И вы, мсье Калломейцев, вы делаете оппозицию правительству?

– Я? Оппозицию? Никогда! Ни за что! Mais j’ai mon franc parler [7]. Я иногда критикую, но покоряюсь всегда!

– А я так напротив: не критикую – и не покоряюсь.

– Ah! mais c’est un mot! [8] Я, если позволите, сообщу ваше замечание моему другу – Ladislas, vous savez [9], он собирается написать роман из большого света и уже прочел мне несколько глав. Это будет прелесть! Nous aurons enfin le grand monde russe peint par lui-même [10].

– Где это появится?

– Конечно, в «Русском вестнике». Это наша «Revue des Deux Mondes». Я вот вижу, вы ее читаете.

– Да; но, знаете ли, она очень скучна становится.

– Может быть… может быть… И «Русский вестник», пожалуй, тоже, – с некоторых пор, говоря современным языком, – крошечку подгулял.

Калломейцев засмеялся во весь рот; ему показалось, что это очень забавно сказать «подгулял» да еще «крошечку».

– Mais c’est un journal qui se respecte [11], – продолжал он. – А это главное. Я, доложу вам, я… русской литературой интересуюсь мало; в ней теперь все какие-то разночинцы фигурируют. Дошли наконец до того, что героиня романа – кухарка, простая кухарка, parole d’honneur! [12] Но роман Ладисласа я прочту непременно. Il y aura le petit mot pour rire… [13] и направление! направление! Нигилисты будут посрамлены – в этом мне порукой образ мыслей Ладисласа, qui est très correct [14].

– Но не его прошедшее, – заметила Сипягина.

– Ah! jetons un voile sur les erreurs de sa jeunesse! [15] – воскликнул Калломейцев и стащил правую перчатку.

Госпожа Сипягина опять слегка прищурилась. Она немного кокетничала своими удивительными глазами.

– Семен Петрович, – промолвила она, – позвольте вас спросить, зачем вы это, говоря по-русски, употребляете так много французских слов? Мне кажется, что… извините меня… это устарелая манера.

– Зачем? зачем? Не все же так отлично владеют родным наречьем, как, например, вы. Что касается до меня, то я признаю язык российский, язык указов и постановлений правительственных; я дорожу его чистотою! Перед Карамзиным я склоняюсь!.. Но русский, так сказать, ежедневный язык… разве он существует? Ну, например, как бы вы перевели мое восклицание de tout à l’heure: «C’est un mot?!»