Носон Яковлевич себя сионистом никогда не считал, скорее наоборот, но очень любил своего сына, и расставаться с ним не собирался. Одним из преимуществ его характера была способность принимать быстрые решения, не слишком углубляясь в их последствия.

Посовещавшись со своей женой, Идой Натановной, минут так десять-пятнадцать, он объявил сыну, что они втроём – родители и сын – едут укреплять сионистское государство Израиль. Из этой тройки Ида Натановна была самой еврейской личностью, и как все еврейские женщины точно знала, чего она хочет, – а хотела она жить рядом со своим сыном и мужем, – так что тыл у Носона Яковлевича был силён и надёжен. К огорчению заведующего кафедрой, тех коммунистов, которые уезжали укреплять сионистское государство, исключали из партии на партийном собрании. Председатель парткома Калныньш, давний приятель Носона Яковлевича, объяснил, что это маленькая формальность, через которую придётся пройти заслуженному коммунисту.

На партсобрании на повестке дня была обозначена только одна тема: исключение Носона Яковлевича из партии в связи с подачей заявления на отъезд в Израиль.

Первым попросил слова полковник Петров, заведующий военной кафедрой университета:

– Что же вы, Носон Яковлевич, променять хотите родину свою на какой-то Израиль с верблюдами и пустыней безлюдной? Не стыдно вам, получившим здесь всё – карьеру, учёбу бесплатную для себя и детей, уважение коллег – чего вам не хватает в жизни? Мы тут кровь за вас, евреев, проливали, освобождали от фашистов, а вы теперь бегом в сионистское враждебное государство бежите – если бы не мы, так вас всех бы давно уничтожили. Тьфу на вас, – с гневом подытожил полковник Петров.

– Это не я, это мой сын хочет в Израиль, – промычал, густо покраснев, Носон Яковлевич.

Председатель парткома вступился:

– Во-первых, Носон Яковлевич и сам кровь проливал в боях, я с ним под Москвой воевал. Во-вторых, знаете, что с его семьёй во время войны произошло?

– Не знаю и знать не желаю. Он для меня предатель родины сейчас, – огрызнулся полковник.

…13-го июня 1941 года девятнадцатилетний Носке столкнулся в Риге со своим соседом по Даугавпилсу Ицхаком Шапиро. Ицхак был студентом из зажиточной буржуазной семьи, но с приходом советской власти в Латвию в 1939 году их семейный магазин национализировали, и семья Шапиро стала бедствовать. Носке всегда был бедняком и немного завидовал богатым Шапиро, но сейчас, будучи комсомольцем и курсантом Рижского пехотного училища, чувствовал своё превосходство.

Раньше Ицхак общался с Носке постольку-поскольку, а теперь искал его близости. Ицхак нервничал, карие глаза излучали неопределённость, толстые губы слегка дрожали:

– Слушай, узнал от одного приятеля, что завтра, представляешь, в субботу, советские будут по домам ходить и депортировать бывших буржуев, сионистов и других неблагонадёжных куда-то в Сибирь. Ты, может, слышал что-то, можешь помочь, а то я за отца своего волнуюсь.

– Ничего не слышал, – честно признался Носке, в глубине души радуясь, что он выходец из бедной семьи.

– Кстати, поляков, которые не приняли советское гражданство, тоже будут ссылать. У тебя же отец – поляк? – ехидно продолжал Ицхак.

– С чего ты взял? – внезапно похолодел комсомолец Носке.

– Поляки ненадежные, особенно те, которые советскими стать не захотели…

– Так отец же мастером работает на железной дороге. Рабочий класс не высылают, – с нарочитой уверенностью ответил Носке.

– Мастер-шмастер, – засмеялся Ицхак. – Скажут шмутки собирать за два часа, тогда будешь объяснять, кто там рабочий класс, а кто еврей польского происхождения. Ты лучше скажи, как комсомолец и почти офицер Красной армии, может знакомые комиссары есть у тебя? Это поможет больше, чем надежда на пролетарскую сознательность советских начальников.