Григорий: Погоди-ка, как тебя, Петрович, погоди. Сейчас я. (Поднимается на крыльцо, кричит в открытую дверь). Мать, поди сюда! Поживей давай, и Лизу позови… Подожди, сосед, моим тоже знать нужно.

Из дома выходят Елена с Лизой.

Елена: Здравствуйте.

Лиза: Здрасьте.

Анатолий Петрович: Здравствуйте, девушки. Вот какие красавицы теперь на хуторе жить будут! Глядишь, за вами и другие потянутся. В Перфильевке, неподалеку, сразу две семьи из города переехали. Не поверишь, они у себя…

Григорий: Это чья затея была здесь дом купить?

Лиза: Ваша, ваша. Мне и в посёлке хорошо было.

Григорий (Елене): Ты не отмалчивайся. Кто здесь поросей мечтал завести?

Елена: И что? Пасеку тебе нужно было купить в Поливино? Так на мёде разве ж проживешь? Им вон в городе все рынки завалены. А на свинину всегда спрос есть, её каждый сейчас берёт – хоть ты татарин, хоть еврей.

Григорий: Да погоди ты со своей обрезью. Послушай лучше, что Петрович говорит.

Анатолий Петрович: Я и сам обрезь. Мне в малолетстве отец обрезание устроил. Выпивали они с Хайрулкой-татарином, заспорили. Тот за муллой сбегал: чик – и готово. Теперь мне хоть в Иран, хоть в Израиль можно. Везде за своего примут.

Григорий: Ты чего там, еврей начинающий, про девчонок здешних рассказывал?

Анатолий Петрович: Евреи – это те, кто русский народ спаивает. Или там зубные врачи. А нам это ни к чему. У мусульман хоть жён можно менять чуть не каждый вторник. Там, читал я, мужчина может выйти на улицу, в ладоши хлопнуть и три раза крикнуть: «Развод!». Всё, считай что охолостел. А ты попробуй так с еврейкой развестись – она ж первая тебе холостяцкий холокост устроит. Будь ты хоть русский, хоть чучмек. Думаю, не зря на этот Израиль арабы косятся. Я бы на их месте…

Григорий: Дед, политинформацию в другой раз дочитаешь.

Анатолий Петрович: Так, а чего? Я и говорю: жила тут до вас Валентина Герасимовна с двумя дочерьми. Пять лет назад девчонки пропали. Их и спасатели искали, и милиция с собаками, и местный народ помогал – всё без толку. Шумная история была, что ты! Валентина потом в город подалась – вроде как туда они на чужой машине поехали. Чем дело кончилось, не знаю, врать не буду. Да поди если б нашлись, то вернулась бы. Хозяйство тут у неё знатное было и дом отличный до сих пор. Так что не прогадали вы, точно говорю.

Елена: Вот беда-то. Помню я эту историю. Их, значит, дом.

Анатолий Петрович: Их, милая, их. Ладно, спасибо за разговор, за компанию. Приятно вам обустроиться. Поеду я. Даст бог, часто видеться теперь будем.

Лиза: До свидания, дедушка.

Анатолий Петрович уходит с велосипедом.

Григорий (после паузы): Такие, выходит, дела. То-то мне этот твой ротвейлер сразу не понравился.

Лиза: Риелтор.

Григорий: Да хоть рубильник! Как он этот дом расписывал, на машине своей сюда возил, скидку дал чуть не вполовину. А я говорил, пасеку нужно было покупать, пасеку!

Лиза: Ага, чтобы пчёлы нас там всех закусали.

Григорий: Ты слышала, что тебе тут сейчас рассказывали? Ни на шаг у меня одна из дома, поняла? Ни на шаг!

Елена: Ох, Гриша, кто же знал-то?

Григорий: Ладно, что теперь. Давайте с вещами заканчивать. Квас есть?

Елена: Тёплый только. Ты ж погреб еще не выкопал.

Григорий: Тьфу ты! Пошли.

Лиза с Еленой несут вдвоём в дом кресло. Григорий подходит к стулу, на котором сидит Яковлев. Тот вскакивает, Григорий берёт стул, связку книг и уносит их вслед за домочадцами. Яковлев ходит по двору. Забредает в сарай, садится на скамейку и замирает.

Григорий выходит из дома, берёт лопату, точит несколькими движениями бруска и направляется в сарай. Вскочивший на ноги Яковлев наблюдает за ним в безотчетной, звериной панике.