Игорь: Закуски, что ли, ещё заказать?

Владимир: Это из Бродского. Нобелевская речь.

Игорь: А, Бродский. Икона интеллигенции. Ну да, ну да. Ненавижу.

Владимир: Я в курсе.

ПриходитЛариса, ставит графинчик с водкой.

Лариса: Ещё что-нибудь?

Владимир: Лариса, а как вам Бродский?

Лариса: Огурцы под водочку принести?

Владимир: Нет, спасибо.

Ларисауходит.

Игорь: Высоцкий вот нормальный был. Единственный в родительской фонотеке. И Митьке тоже нравился. Ну, тогда ещё.

Владимир: Ну, за детство.

Игорь: За детство. (Выпивают). Лет по двенадцать нам, что ли, было. А на соседней улице корпус худграфа – там студенты в аудитории на первом этаже натуру рисовали. Ну, натурщиц голых. Сидим во дворе, кто-нибудь из пацанов прибежит, доложит – и айда бегом всей толпой в окна подсматривать. Нам-то сиськи интересны, а Митьку процесс зацепил. Ну и вот. После школы я на экономиста пошёл, а он на художника.

Владимир: Однако, как по-разному сиськи на людей действуют. Одним открывают дорогу к свободе, другим – к профессиональному патриотизму.

Игорь: Как же вы задолбали с этой вашей свободой.

Владимир: А мне-то ты зачем свою убогую замшелость высказываешь? Димчику бы рассказал, а я бы послушал по какому адресу он тебя отправит. Да вот только не придёт Димчик. Ко мне бы пришёл, а к тебе не придёт. Смирись, чиновная душа, ты даже друзьям детства неинтересен.

Игорь: Конечно. Интересны же только свободные люди со светлыми, ясными лицами. Куда уж мне.

Владимир: Соображаешь. Можно из тебя ещё человека сделать.

Игорь: Вы уже сделали из Митьки человека. Спасибо, обойдусь.

Владимир: Давай уже к нам, к либерзонам. Галстук снимешь этот свой наконец, говорить начнёшь что хочешь, а не то что вам дозволено. Хочется же тебе, по глазам вижу. Давай, пока не поздно.

Игорь: Мне не поздно. У меня родители из ваших до мозга костей. И Митька. Мне поблажка выйдет.

Владимир: Ничего так родословная. Жаль, щеночек бракованный.

Игорь: Это вы бракованные. Ошибка эволюции.

Владимир: Димчику в лицо скажешь?

Игорь: Сто раз говорил.

Владимир: В третьем классе?

Игорь: Зачем в третьем классе? Позже. Когда он вены себе первый раз порезал.

Владимир: Это когда?

Игорь: Это двадцать лет назад.

Владимир: Я не знал.

Игорь: А никто не знал. Я случайно к нему зашёл тогда, еле успел.

Владимир: Странная история. Не представляю.

Игорь: Точно?

Владимир: Точно. Дима оптимист такой по жизни, совсем на него не похоже. Гонишь ты чего-то, патерналистик.

Игорь: Ладно, слушай, Акуджава. Тогда же ваша скотская свобода приключилась: всё стало можно, всё стало взахлёб: статьи, митинги, выставки, девки. И Митька стал модный – первый свободный художник города, икона стиля, как сейчас говорят. И захлебнулся он этой вашей свободой. И я его перевязывал, хлестал по роже, скорую вызывал.

Владимир: Я не знал.

Игорь: Никто не знал, я же говорю. Он тогда только со мной разговаривал неделю, пока отходил. Объяснял ему, что всё не то и не так, что нельзя жить по заповедям моих прогрессивных родителей. Что свобода имеет свои границы – и эти границы внутри человека, а не снаружи. Нравится Акуджава – слушай, но не воспринимай его как стиль жизни. Это мираж, фантом, морок, идеализм. Бред, в общем, нелепый романтический бред.

Владимир: Убедил?

Игорь: Убедил, светлый человечек, убедил. Пару заказов подогнал – нормальных, для Дома правительства – там тогда ещё галереей современного искусства озаботились, в духе пока ещё декларируемой свободы. И всё. И всё могло пойти не так.

Владимир: Не могло. Не мог Димчик встать на вашу сторону. Физически не мог.

Игорь: Смог бы, если бы не водка. Вы же, свободные люди, пьющие все как один. У вас же трезвость антинорма жизни.