Медсестра – та самая, что иногда напевала его любимую песню, ту, что пела ему… она стояла неподвижно, скрестив руки на груди, и наблюдала за ним с отстранённым профессиональным интересом. Её белоснежный халат казался неестественно ярким в этом полумраке, словно маяк в тумане безумия. Когда она заговорила, её бледно-голубые глаза – холодные, как ледники, в которых навеки застыло время, – ни разу не моргнули. «Вам нельзя вставать. У вас перелом двух рёбер и сотрясение мозга. – Её голос звучал спокойно, ровно, даже ласково, но в нём отчётливо слышалась усталость человека, который слишком часто видит боль, страх и отчаяние, становясь невольным свидетелем чужих трагедий.

Лёха закатил глаза. Его худое лицо с тёмными кругами под глазами, словно нарисованными углём, исказилось в гримасе раздражения, когда он затянулся дешёвой сигаретой прямо в палате, наплевав на все запреты. Дым, едкий и удушливый, клубился вокруг его головы, создавая призрачный ореол, словно нимб грешника.

– Завязывай, ЩИТТ. Тебя колбасит под капельницей с обезболивающим. Ты даже не представляешь, сколько нам теперь придётся заплатить за этот срыв. Себя не жалеешь, так хоть о других подумай.

В его словах сквозило не только раздражение, но и что-то похожее на сочувствие, тщательно скрытое под маской цинизма. Он был таким же, как Макс, – сломленным, больным, потерявшимся, но уже давно перестал бороться, предпочитая плыть по течению, вдыхая отравленный дым и заглушая боль таблетками.

После ухода медсестры и санитаров стерильная, ярко освещённая больничная палата казалась огромной и пустой. Затянувшийся запах антисептика мало помогал унять тревогу, которая терзала Макса. Он провёл рукой по и без того растрёпанным волосам, тяжесть этого дня давила на него, как физическая ноша. И тут он увидел это.

На холодном, выложенном плиткой полу в тусклом свете, проникающем из коридора, слабо мерцали мокрые следы. Не просто мокрые, а фосфоресцирующие, каждый след светился жутким, неземным сиянием, прежде чем медленно исчезнуть, раствориться в воздухе, словно это были всего лишь иллюзии. По его спине пробежал холодок, более сильный, чем осенний ветер. Он знал эти ноги. Тонкая лодыжка, слегка растопыренные пальцы, крошечная, почти незаметная родинка сбоку на левой ступне… Они принадлежали ей… Алисе.

Его накрыла волна тошноты. Как? Она… ушла.

– Ты здесь… – прошептал он надломленным, хрупким голосом. Казалось, этот звук усилил тишину в комнате, насмехаясь над ним своей уязвимостью.

Его взгляд метнулся по сторонам и остановился на утилитарном металлическом шкафу, в котором хранились скудные запасы лекарств в больнице. Инстинкт или, возможно, отчаянная надежда подтолкнули его к нему. Он потянулся к холодной стальной ручке и открыл дверцу. За рядами ватных шариков, флаконов с антисептиком и блистерными упаковками обезболивающих на задней стенке шкафа медицинским скотчем была приклеена небольшая сложенная записка. Бумага была влажной на ощупь, как будто её недавно погружали в воду. В животе у него всё сжалось от страха.

Он осторожно отделил записку от металла, дрожащими пальцами развернул её. Дешёвые шариковые чернила начали расплываться, размывая слова, но они всё равно были разборчивы – леденящее послание из потустороннего мира: «Посмотри, где играет «Белая тень». Не эта версия. Первая».

Казалось, что комната вращается. Пол под ногами накренился. Дыхание перехватило. «Белая тень». Их песня.

Его руки сильно задрожали, когда он осознал смысл этих слов. Первая версия… демо. Он записал её больше шести месяцев назад, поздно ночью, под воздействием кофеина и отчаяния… на кассету. Кассету, которая не видела дневного света с тех пор… с тех пор, как она была спрятана в бардачке его потрёпанной старой «Волги». Той самой «Волги», которая сейчас находилась на полицейской стоянке. Алиса всегда называла эту кассету «их секретной капсулой времени». Адреналин ударил ему в голову, заглушив страх. Он должен был найти её.