– Я сейчас не играю. – Вижу, как он напрягается и тут же встаёт в оборонительную позу.

– Я имею в виду не сейчас, а так, чтобы навсегда.

– Спятила?

– Вот и я не могу перестать играть.

– Ну, наши случаи сопоставлять нельзя. Я до травмы был профессиональным хоккеистом, – бахвалясь, заявляет он, – а ты ни в одну ноту попасть не можешь.

– Всё я могу! – взрываюсь я.

– Ха! Неужели ты себя не слышишь? Хочешь, запишу на видео? Может, тогда поймёшь, как это со стороны звучит!

– Я хорошо играю… И с каждым днём все лучше, понял? – кричу я и чувствую, как начинает дрожать нижняя губа.

Я вскакиваю с места и ору еще громче:

– Ты ничего не понимаешь в музыке.

– Да ты сама ни черта не понимаешь, Белка! Хватит уже издеваться над всеми соседями!

– Уходи! Убирайся! И… И орехи свои забери! – Я хватаю пакет и пихаю его в руки Назара.

Его удивляет моя реакция, но он лишь качает головой, а выражение лица такое, что я чувствую себя полной идиоткой.

– Психанутая, – бросает он на прощание и прихрамывая идёт к входной двери.

– И не приходи сюда больше подлизываться.

– Да нужна ты была подлизываться. Белка! – Он швыряет на пол пакет с орехами, и тот с громким хлопком рвётся.

За этим следует удар захлопнутой с силой входной двери. Моей. Потом ещё один – уже его.

Я смотрю на усеянный орехами пол. Ассорти: арахис, фундук, миндаль, фисташки, кешью. Мелкими слезками – кедровые орешки.

Я сажусь на колени и начинаю собирать эту россыпь. Все, что угодно, только бы не расплакаться. Белкины не плачут. Не плачут!

Наконец разобравшись с орехами, я перемываю посуду. И чего я взбесилась? Назар прав – я плохо играю. Но я не могу не играть. Ведь бросить – значит сдаться. А я не могу себе этого позволить. Ради папы, который так в меня верит. Ради мамы. Ради брата. Ради самой себя. Белкины не сдаются никогда.

Разобравшись с делами на кухне, я закидываю в рот горсть кедровых орешков, разминаю пальцы, слегка их массируя, пока не начинаю чувствовать, как к ним приливает кровь. Теперь они немеют реже, но все равно иногда случается. Вру. Случается постоянно.

Я сажусь за пианино, надеваю наушники, в которых звучат одна за другой любимые композиции Шопена, опускаю пальцы на клавиши и начинаю играть. Идеально.

Назар

После вчерашней перепалки Белка до самого вечера доводит меня своей игрой. Кажется, несущиеся из соседней квартиры звуки не смолкают ни на минуты. Меня доводит до бешенства эта какофония, и я со всей дури запускаю пультом от телевизора в стену. Но звуки не смолкают. Пульт разбивается в дребезги, а Белке хоть бы хны.

Зато наутро я нахожу реальный способ не слышать ее несносной игры на пианино – врубаю на всю катушку музыку на компе: дикий ор Rammstein заткнет любого Моцарта.

Девчонка не идёт у меня из головы. Худенькая, но не плоская вроде – под просторной футболкой я смог разглядеть призывно вздымающиеся бугорки. Задница очень даже. Это я успел заметить, когда шёл за ней на кухню. Мордашка симпатичная, губастенькая опять же. Конечно, на куколку не похожа, но что-то в этой Юле Белкиной есть. Только вот характер отвратительный: орет, взрывается с полуоборота, критику не выносит. Кого-то мне её характер напоминает, только вот кого?

От нечего делать я мотаюсь из угла в угол по комнате, нахожу в одном из ящиков стола пачку сигарет. Закурить, что ли, с горя? Все равно стать великим спортсменом мне теперь не светит, кажется. Последнюю неделю я даже забросил активные разминки. Все бесит. Отец хоть и расстроен из-за моих травм – он мечтал, что его сынишка станет круче, чем Харламов, – но уже готовит мне запасной вариант: место в своей фирме, которое мне на фиг не надо. А мама тихо радуется, что с опасным спортом покончено. От этого совсем тошно. Да и от самого себя тоже.