– На самом деле я не думаю, что мама вернется, – проговорил он. – Ее больше нет.
Ливия округлила глаза.
– Это не так, – твердо произнесла она.
– Ливия, мама не вернется.
– Конечно, вернется! – вскричала Ливия. – Она вернется, и точка.
И снова принялась за свой бутерброд. Йоаким опустил взгляд, чувствуя свое поражение.
К восьми он повез детей в сад. Подальше от тишины Олуддена.
В саду их встретил взрыв детского смеха. Йоаким чувствовал бессилие. Он устало обнял Габриэля на прощание, и тот побежал на смех своих товарищей. «Со временем их энергия исчезнет, – подумал Йоаким. – Они вырастут, их лица станут морщинистыми. За этой нежной детской кожей скрываются мертвые черепа с пустыми глазницами…»
Он тряхнул головой, прогоняя эти ужасные мысли.
– Пока, папа, – сказала Ливия в раздевалке. – Мама сегодня придет домой? – прибавила она.
Словно не слышала того, что он сказал утром.
– Нет, не сегодня, – тихо сказал Йоаким. – Сегодня я тебя заберу.
– Пораньше?
Ливия все время хотела, чтобы ее забирали пораньше, – но когда Йоаким приезжал, дочке не хотелось расставаться с друзьями и ехать домой.
– Конечно, – ответил он. – Я приеду пораньше.
Он кивнул, и Ливия вышла из раздевалки.
– Здравствуйте, Йоаким, – услышал он женский голос и, обернувшись, увидел Марианну, воспитательницу дочери.
– Как вы?
– Так себе, – сказал он.
Через двадцать минут ему нужно было быть в похоронном бюро в Боргхольме, поэтому он пошел к выходу, но Марианна его остановила.
– Я понимаю, – сказала она. – Мы все понимаем, как вам сейчас плохо.
– Она говорит? – спросил Йоаким, кивая в сторону соседней комнаты.
– Ливия? Да, конечно.
– Я имею в виду, говорит ли она о своей маме?
– Почти нет. Мы тоже. Точнее… – Марианна помолчала и продолжила: – Если вы не возражаете… мы стараемся общаться с ней так же, как и прежде, не выделяя ее среди других детей.
Йоаким кивнул.
– Если вы еще не знаете, то это я нашла ее тогда…
– Вот как.
Он ни о чем не спрашивал, но женщина продолжала говорить, словно ей нужно было высказаться:
– Остались только Ливия и Габриэль… На часах было пять, а никто за ними не приехал. И телефон не отвечал… Поэтому я посадила их в машину и поехала в Олудден. Дверь была открыта, и дети побежали в дом, а я вышла во двор и увидела внизу в воде красное пятно… Это была ее куртка.
Йоаким слушал и представлял, как выглядит череп Марианны под тонкой кожей. Довольно миниатюрный, с высокими скулами, решил он. Воспитательница тем временем продолжала:
– Я увидела куртку, потом брюки и поняла, что это человек в воде. Тогда я позвонила в службу спасения и бросилась к берегу. Но было уже поздно. Это было такое странное ощущение: ведь мы говорили с ней всего за день до этого…
Марианна замолчала.
– Там больше никого не было? – спросил Йоаким.
– Что вы имеете в виду?
– Детей там не было? Они не видели Катрин?
– Нет, они были в доме. А потом я отвела их к соседям. Ливия и Габриэль ничего не видели… Дети живут настоящим. Они быстро приспосабливаются к новым ситуациям. Они… забывают, – добавила Марианна после паузы.
По дороге к машине Йоаким понял одну вещь: он не хотел, чтобы Ливия забыла Катрин. Он не мог этого позволить. Ни ей, ни себе. Забыть Катрин было бы непростительно.
Зима 1884 года
Фонарь в северном маяке Олуддена сломался в том году. С тех пор его ни разу больше не зажигали. Но Рагнар Давидсон рассказал мне, что иногда по ночам наверху северной башни виден свет, – это означает, что скоро кому-то предстоит умереть. Наверно, этот свет – лишь призрак былого огня в маяке. Память о прошлой трагедии…
Мирья Рамбе
Через два часа после захода солнца свет в северной башне маяка погас.