– Думаю, Иж.

– Вы не можете вспомнить поточнее, когда это было?

– Я специально посмотрел на часы, когда промчался этот летун. Чем-то он напугал меня, я даже хотел заявить в милицию, но, видите, вы меня опередили. Без восемнадцати час, вот когда это было! Время у меня абсолютно точное.

– Ну что ж, спасибо за помощь.

Сащенко, в безрукавке, надев тяжелые охотничьи сапоги, провожает нас к газику.

– Я пробуду здесь недельку. Если понадоблюсь, прошу…

Газик снова трясется по ухабам. Кеша Турханов меланхолично сосет свою коротенькую трубочку.

– Этому Сащенко можно доверять, кажется, – говорит Комаровский. – Если он действительно впервые в Колодине… Нетрудно проверить. Такое преступление мог совершить лишь человек, хорошо знающий город и Осеева.

Жарков, развалясь в кресле, насмешливо поглядывает на меня. Я нервничаю, черкаю на бумаге какие-то закорючки. Он, конечно, знает о ночной поездке Лены в Лихое и, кажется, намерен своим поведением подчеркнуть, что к нашей беседе примешаны и личные счеты.

– Итак, Шабашников пошел за водкой, а вы остались в его доме. Затем вы отправились к себе?

– Да.

Он длинной струей выпускает дым – облачко заволакивает мое лицо. Будь терпелив, говорю я себе.

– Вы были дома весь вечер и всю ночь?

– Вечером я выезжал к знакомым, а ночью был дома.

– Выезжали? На чем?

– Такси в Колодине нет. И трамвай еще не успели пустить. Поэтому, извините, я выехал на мотоцикле.

Что ж, сторожиха продмага, заметившая отъезд Жаркова, права: он действительно выводил свой Иж.

– Скажите, пожалуйста, когда вы вернулись домой?

– Двенадцати еще не было.

До убийства Осеева, отмечаю я. Так ли это? Знает ли он, что в одиннадцать тридцать на улице был выключен свет?

…После рассказа Ленки мне трудно разговаривать с этим человеком. Поэтому я стараюсь быть предельно вежливым.

– Вы уверены, что до двенадцати вернулись домой?

– Ну, знаете ли! – возмущается Жарков. – Уж не подозреваете ли вы меня?

– Мы работаем, – как можно более спокойно отвечаю я. – Нам приходится беседовать не только с вами. Каждый точный ответ – это помощь в нашей работе.

– Хорошо, – соглашается Жарков. – Я говорю «до двенадцати», потому что, когда приехал, включил приемник, а потом услышал, как объявили время.

– У вас какой приемник?

Жарков смеется, показывая два ряда безупречных зубов. «Ну и вопросы задает мальчишка из угрозыска!» – читаю я в его прищуренных глазах. Он очень самоуверен.

– «Сакта». Радиола. Это важно?

– Важно. Еще один вопрос. Как долго вы слушали радиолу «Сакта» после двенадцати?

– Ну, часа полтора.

Удивительная выдержка у чемпиона. Кажется, права физиономистика, уверяя, что тяжелые подбородки свидетельствуют о незаурядной воле. Таким подбородком, как у чемпиона, орехи только колоть.

– Прочитайте ваши показания и подпишите.

Жарков внимательно читает. Ставит лихую закорючку.

– У вас неплохой слог. Все?

– Нет. Хотелось бы знать, как вы пользовались сетевым приемником, если с одиннадцати тридцати до четырех, в ночь с восьмого на девятое августа, у вас был выключен свет?

Улыбка сходит с лица Жаркова. Ошибку уже не исправить.

– На пушку берете?

– Весь квартал был отключен, на электростанции устраняли аварию. Вспомните, где вы находились той ночью?

Он выплевывает намокшую сигарету.

– Хорошо: я не был дома. Но отвечать не собираюсь. Если считаете, что я виноват в чем-то, докажите. Я не обязан обосновывать собственную невиновность. Правильно я понимаю закон?

– Вы правильно понимаете закон. Жаль только, что не хотите помочь нам. Не знаю, как это расценить!

– Как хотите. Вам я не отвечу.

Жарков с ударением произносит «вам». К нему возвращается самоуверенность. Во мне медленно колючим клубком растет раздражение. Провожу кончиком языка по нёбу. Говорят, успокаивает.