– А я думала… – она осеклась. Мардиан решит, что она точно такая же, как Береника, раз уж могла подумать такое о собственном отце.

– Я думала, отец хотел, чтобы мы оба с ним… были… ну…

– Разделили ответственность за смерть Береники? – понял Мардиан.

Какой он умный! Если бы он не был евнухом, за него можно было бы выйти замуж. Из него получился бы хороший соправитель.

– Во-первых, думаю, ты не права. А во-вторых… Как бы плохо ты ни думала о собственном отце – это еще не повод делиться своими мыслями с кем-то еще.

– Но я не просто с «кем-то еще»! Я же только с тобой поделилась!

– Все равно, Тэя. Все равно. Ни с кем. Даже с лучшим другом.

– Но ты для меня не просто друг! Ты – гораздо больше!

Мардиан качнул головой.

– Все равно, моя царица. Отец священен.

Клеопатра усмехнулась. Для Мардиана, увезенного от родителей в совсем раннем детстве, отец, может быть, и священен. Наверное, его отец не предавал своего сына. Может быть, даже погиб, стараясь спасти своего наследника. А она… она чувствовала: каждый раз, когда она будет смотреть на своего отца, будет видеть голову на блюде. И ее будет тошнить.

Отец во время своего проживания в Риме, по-видимому, наделал множество долгов. Или раздал большое количество обещаний – в обмен на военную поддержку. Или – и то, и другое.

Клеопатра осторожно пыталась задавать вопросы – отец отвечал неохотно. Ну да, брал в долг – а что же, ему там было голодным сидеть, что ли? Ну много – так нынче все дорого. И особенно в Риме – что же ты хочешь, моя дорогая, это здесь провинция, а там – столица мира.

Ну да, и политические вопросы приходилось решать – конечно, при помощи денег, моя милая, политические вопросы по-другому не решаются.

С удивлением Клеопатра узнала, что, оказывается, из Александрии в Рим регулярно прибывали послы – и отцу пришлось раздавать взятки. Не для того, чтобы их никто не выслушивал, а для того, чтобы их убивали.

И оказывается, замужество Береники – за несчастным Селевком-рыбником, – получилось лишь с третьей попытки: до этого мужьями царицы чуть не стали – по очереди, разумеется! – два Селевкида: первый умер во время переговоров от банального обжорства (по крайней мере, так сказал дочери Авлет), второй – выжил, но отправился восвояси, получив строгий запрет от сирийского проконсула Авла Габиния даже думать о браке с Береникой.

Имен юношей (если они, конечно, были юношами, а не зрелыми мужами) Клеопатра не запомнила. Зачем? Они оба – просто история.

Кстати, Габинию отец обещал за помощь в восстановлении на престоле какую-то совершенно сумасшедшую сумму. Габиний, рослый и широкоплечий мужчина с красивым, но удивительно неприятным лицом, время от времени появлялся во дворце.

Девушка эти моменты ненавидела – Габиний смотрел откровенно «масляными» глазами, и в любой момент мог затребовать от отца отдать ему дочь. Не в жены – просто в игрушки. И отец – у Клеопатры почти не было в этом сомнений – согласился бы, не считаясь с чувствами дочери. Какая там дочь, если денег в казне почти нет, а долг – огромен, и кредиторы постепенно забирают из казны все, что там еще осталось.

Отца и в самом деле «доили» все, кому не лень. Особенно старался Рабирий Постум – видимо, именно ему отец задолжал больше всего. Задолжал настолько, что вынужден был назначить его на весьма «хлебную» должность министра финансов – дийокета. Правда, назначение сильно роняло Постума в глазах соотечественников-римлян, зато в его руках была сосредоточена вся государственная казна. И он в нее с превеликим удовольствием свои руки запускал.

Постум Клеопатру просто бесил. Порой она обсуждала эту тему с Мардианом, удивляясь, что человек, который не имеет – в отличие от того же Габиния и еще нескольких, не менее противных, на ее взгляд, римлян, – на нее никаких видов, вызывает у нее такое отвращение.