перебирать лианы суша их тела змеиные на частоколе из веток мангра
банановой шкуркой швырнув в наглеца соседа
куриные перья в сатиновый тик собирать что помягче
кричать на собак и лепить из соломы с глиной кирпич
и бумагой ни разу костра не разжечь только сухой щепой суп пряча
таская тюки не думать о сроке позднем
детей не считать – новорожденный не последний
палящее солнце прохладную ночь готовит
и жизнью короткой истлевшие предки пугают
вода не в колодце – небесные хляби в осень
куда натекла там и жизнью гнездиться наследной
мир – эта звезда и это селенье глухое
мир – это светило и то как оно угасает
за каждое утро – шаману пригоршня зерен
за каждую ночь – погремушки сушеных маков
нехитрое действо единственный способ выжить
решая судьбу произносит публично имя:
Я не бе-зы-мян-на! – ликую но это к ссоре
нельзя быть небесной небесной страдать и плакать
тропический ливень обрушит на темя крышу
на то и шаман и засухе каждой – ливень
пергаментной коже насечки рисунка страха
в гноящейся ранке зола перестала жечься
не обруч на шею за ободом обод жесткий
не руки в браслетах – судьба тяжелея камня
но как же красива но как же прелестна птаха
рожденная в листья среди постаревших женщин!
когда длинношея с жирафьей походкой
когда шоколадна и кучерява шерсткой
в пятнадцать будет…
утро регистр латиницы
стая ворон темнеет я обожгла эпидермис
кожа с ожога слезет слезет не вырастая
утро в льняное масло тычет горячим лезвием
а с опрокинутым кофе завтрак еще скромнее
микроволновым адом плавится сыр на завтрак
что бы со мною стало? топится пластилиново
мыслям всплывать сегодня позавчера и завтра
дикое воображение терпит ожог малиновый
микроволновому аду задан вопрос притворный
производитель сдержан и завладел вниманием
мне запретили пользовать только зерно попкорна
плавятся зерна мысли в топке любви и мании
утро регистр латиницы смену пароля требует
как же я с ним измучилась выжата до предела!
в адовых микроволнах тулово крошкой хлебной
словно в сухом остатке выпало в чашку Петри…
деревянных подмостков скрип
плачь арлекиновая печаль смейтесь гримасой пьеро паяцы
платят не те кто пришел смеяться платит лишь тот кто всегда молчал
кодла картежная сыплет медь нищий сминает цветок засохший
дети проторили в лазе общем и старику ширину на треть
жизнь продлевающий балаган маски надел амплуа меняя
стал монолог у пьеро вменяем ста арлекинов печалью лгал
первому ряду не виден грим и безразличен исход со сцены
хохот истошный и несть оценок свиста желанней хоть кровь утри
браво не крикнут жующим лень время проводят: прогон оплачен
с нищей галерки когда-то начат тенью голов балаганный день
в нем деревянных подмостков скрип воет гобой красотой печаля
и у него амплуа мельчает ибо паяцы уже внутри
зрелищ – лихва отряхнет от дрём и от судеб под кричащим гримом
мажет слезой карандашной мима пот – он единственный не соврет…
не зная Воскресения еще
когда казалось нестерпима боль и силы мышц скелету не хватает
обрушился колени разведя и вывернул суставы рук худых
разбойник – кто там с жалостью к нему? прощения светла слеза святая
за то что больше зла не причинит за то что копья завели под дых
а больше за чудовищную суть такой же участи и степени страданий
которую себе определил и Божий сын и просто человек
когда казалось нестерпима боль он долгим взглядом прекратил рыданья
я – сын твой матери дрожащей говоря усталой зыбью напряженных век
она молчала чувствуя вину за сдержанность натуры боголепной
не могущей грозу перекричать и вырвать глотки грозным сторожам
не зная Воскресения ещё и видя голод кровожадных слепней
она молчала выбившись из сил заменой сына на кресте дрожа