– Могло ли всё пойти по-другому, в чём наш грех? – спрашивал он себя. Грех абортов – убиения своих детишек, или грех цареубийства? Или грех отпадения от Веры? Когда? В семнадцатом? Или за триста лет до того? Что есть истина? Где она?

Умом Фёдор понимал, что любая война, любая революция выносит нечисть на поверхность, делает её законной, даёт ей власть и возможность творит мучения. И да, действительно, – всё абсолютно законно, как сейчас модно говорить – легитимно. Но Господи, почему? В чём вина грудного ребенка, что он натворил, что должны были натворить его предки, что его варят в кипятке, или разбивают голову об стену? И почему не отвечает он сам, его предок. А отвечает он, невинный и беззащитный? Ответов не было. Про себя Фёдор решил, что он воюет с одной целью, защитить тех, кто не может себя защитить. Но это было раньше. А теперь ему было больно за всё содеянное. Контузия изменила его не только внешне…

Свечи догорели, в комнате стало много темнее. Иконы обрели новый лик. И святые грозно смотрели на распростёртого пред ними человека. Тот творил земные поклоны. Раз, другой, третий. Сотый, двухсотый, трехсотый.

– Господи помилуй.

Фёдор поднялся с колен, присел на топчан. Задумался. Эх, если бы всё с начала, с первого класса. Как много можно было бы изменить. Свою жизнь. Жизнь тех девчонок, что обманул и бросил, жизнь тех парней, что погибли в Афгане, Чечне, Украине. Жизнь моей Родины, может даже…

Фёдор прервался. Горечь лет, прожитых, как ему сейчас казалось, бездарно и никчемно, стучалась в его рассудок. Её тень кружила вкруг него, сгущаясь в неведомые фигуры, распадаясь и сплетаясь в новые.

Он гнал её, но она обходила его ум по кругу, возникала с другой стороны и вкрадчиво шептала: – Феодор. Пойдём со мною. Я покажу тебе все богатства вселенной. Я дам тебе новую жизнь. Хочешь, ты проживешь ещё сто лет? Родившись сначала, хочешь? Поклонись мне и всё изменится, ты опять будешь красив, молод и богат. Женщины всего мира будут смотреть на тебя, и ты сможешь выбрать любую, какую захочешь, а хочешь ты выберешь их две, пять, десять? Хочешь? Ты будешь воителем мира, ты посрамишь своей славой полководцев всех времен и народов, и они даже в гробу будут завидовать тебе. Хочешь? Пойдём со мною.

Фёдор, пытаясь прогнать морок, перекрестился, зашептал девяностый псалом. Глупые, тщетные мечты. Жизнь дается человеку один раз, к чему это. Молодые могут что-то изменить, но что можем изменить мы, старичьё. Жизнь просочилась сквозь пальцы подобно сыпучему песку, и вот уходят последние её глотки, а он и не хочет ничего менять. И не может, и не хочет. Или все-таки хочет, да не может?

Фёдор не заметил, как его мысли стали невесомыми, он опустился опять на колени, опять положил локти и голову на скамью. Он не молился, он просто лежал. Мысли, совершив очередной виток, ослабли, превратились в лёгкую дымку, голова очистилась, опустела. Ничто не замутняло его рассудок, наступила полная чистота, исчезли все помыслы, исчезли желания, рассуждения, мнения. Исчезло всё, исчез и сам Фёдор, вместо него как будто появился другой, и он, и не он. А он, настоящий, смотрел на себя со стороны, немного приподнявшись над телом…

– Феодор? – голос спрашивающего был тих и размерен.

Фёдор сжался в один размер, в одну ячейку, в одну оболочку. Голос пролетел сквозь него с головы до пят, словно огромной силы неведомый дух просканировал его, словно огромной силы рентген просветил его, словно большой луч, пронзил его, осветив все закоулки его тела, его души, его духа. Он испугался, он потерял дар речи, он не мог шевельнуться, не мог что-то сказать, не мог даже что-то подумать. Он замер, спрятавшись в самом дальнем уголке своего сознания. Спрятался и затих. Он испугался. Первый раз в жизни он испугался именно так.