Наплевать. Ника прошлёпала босыми ногами по светло-серому паркету и замерла, исступлённо смотря на диван в гостиной. Она часто сидела на нём с мужем, воодушевлённо рассказывая ему о своих чаяньях, а Кас улыбался ей и гладил по голове, утешая. Боль пронзила тело терзающей стрелой.

Не видя ничего перед собой, девушка ушла на кухню, села на пол в углу смыкания кухонных столешниц и разрыдалась навзрыд. Она потеряла счёт времени, казалось, весь мир застыл в одном моменте нескончаемой боли.

В прихожей еле слышно открылась дверь. Ника вскинула голову, но, даже отсюда, она хорошо чувствовала, кто наведался к ней в гости. Он тоже её чувствовал, весь этот нестерпимый поток боли, заполнявший квартиру, но не сразу сообразил, где находится источник.

Зайдя на кухню, Ферс сочувственно вздохнул и направился к Нике. Он сел с ней рядом, и она уткнулась ему лицом в плечо, не переставая захлёбываться слезами.

– Надеюсь, ты не считаешь виноватой себя? – тихо спросил марн.

– Считаю, – уверенно ответила Ника. – Он погиб из-за меня. Не было бы меня в его жизни, Кас жил бы спокойно дальше и портил треклятому Хампту возрастную статистику.

– Он никогда спокойно не жил, – глухо отозвался Ферс. – Да и… Поверь мне на слово. Не жизнь это, когда ты одинок. Я только недавно это понял. Услышь меня, – он сделал выразительную паузу, – мы все там будем однажды.

Подняв на него болезненный взгляд, Ника кивнула. Ферс помог ей подняться и, поддерживая под руку, проводил до прихожей. Там он жестом напомнил Нике про сплитфон, указав на аркантитовый ящик. Девушка послушно кинула звякнувшие кольца в него, и они вместе направились по лестнице на крышу.

В одиночестве, когда Ферсу нужно было куда-то уходить, Рада чувствовала себя некомфортно, даже боялась оставаться в его большой квартире одна. Он это прекрасно понимал и всегда стремился как можно быстрее вернуться домой, но всё же их временная разлука была в последний месяц частым явлением.

Ощущение нереальности происходящего быстро сошло на нет. Рада вскоре смирилась с тем, что ещё долго не сможет увидеть свою семью. А вот смириться с тем, что выходить за пределы квартиры её – да ну, не может быть – парня опасно, никак не могла.

Последнее время марн стал более молчаливым и даже замкнутым. Ферс много времени проводил в раздумьях, и Рада стала подозревать, что он жалеет о содеянном. Он ей почти ничего не говорил и не рассказывал, предпочитая не касаться миров снаружи, а только интересовался её состоянием и желаниями. Если в последнее входило что-то про разговоры или новости из родного мира, марн сразу поникал и был предельно краток.

Ещё в первый свой день в Лиерархене девушка заметила, что Ферс стал носить на груди позолоченный миниатюрный медальон. На логичный вопрос, что находится внутри него – было заметно, что он открывающийся – марн только грустно улыбнулся:

– Узнаешь, если меня вдруг не станет. Не раньше.

На бурю негодования по этому поводу он не отреагировал никак, только молча выслушал и кивнул, вызвав у Рады подозрения, что нахал на самом деле не услышал ни единого её слова.

Загадочный Лиерархен манил, возбуждая любопытство девушки, но Ферс был весьма категоричен в своих отказах от прогулок наружу. Обиды и надутые губки не помогали, поэтому всё, что ей оставалось – смотреть на этот причудливый мир из окна своей высотки, словно в движущийся экран.

Именно этим она и занималась часами напролёт в отсутствие марна. Ничего подобного Рада в жизни не видела. Тарнодан в ночное время умирал, прятался, становился тёмным и мрачным. В Лиерархене ночью жизнь била ключом ничуть не меньше, чем днём.