Ниже нам придется еще остановиться на конкретном содержании правительственной программы николаевского царствования; теперь же необходимо отметить другую сторону в событиях 14 декабря. Присматриваясь к тому, как лица, наиболее заинтересованные в вопросе о престолонаследии, относятся к этому событию, как говорят они о самом престолонаследии, мы замечаем одну любопытную черту. Вопрос о престолонаследии для них – прежде всего вопрос династический. Идея закона о престолонаследии мыслилась в конце XVIII в. как одно из условий обеспечения закономерности в абсолютной монархии. Теперь, через четверть века, первый казус, возникший на почве практического осуществления этой идеи, превращает закон о престолонаследии из государственного акта в семейное распоряжение. Необнародованный манифест Александра от 16 августа 1823 г. отступает на задний план перед теми частными письмами, какими перед этим обменялись братья Константин и Александр: после этих писем этот манифест – простая формальность. Мятеж 14 декабря, с такой точки зрения, прежде всего посягательство на права династии. Приглядываясь к тому, как велось следствие по делу о декабристах, нетрудно заметить, как этот последний пункт постоянно выдвигается на первый план и как, в зависимости от этого, отдельные участники мятежа понесли более суровое, сравнительно с другими, наказание. После 14 декабря определенный государственный порядок стал рассматриваться прежде всего как один из устоев династии, а охранение этого порядка как ее традиция.

Какое впечатление мог вынести император Николай из хода событий 14 декабря и из той картины, какая перед ним в этих событиях раскрылась? Известно, что он неверно представлял себе характер отношений декабристов к западно-европейским тайным обществам. Эти отношения не выходили, по-видимому, за пределы чисто идейных влияний. Император Николай в заговоре декабристов усмотрел ответвление одного общеевропейского заговора, охватившего все страны – точка зрения Александра на историю в 1820 г. в Семеновском полку, – и в нем проснулся сторонник Священного Союза, в свое время обещавший императору Александру охранять начала этого союза. Отсюда прямой переход к определенным легитимистическим принципам внешней политики императора Николая; отсюда та роль защитника Священного Союза, которая так последовательно и неуклонно проводится им в его политике, отсюда то, как – хочется сказать «те выходки, какими»… – Николай I реагирует на каждое известие о новой вспышке революционного движения в других странах.

С другой стороны, император Николай преувеличенно представлял себе серьезность заговора и того мятежа, в который этот заговор вылился, а отсюда преувеличивал и значение своей победы над этим мятежом. Его победа 14 декабря была, в сущности, легкая победа. Против нескольких батальонов двух-трех гвардейских полков был двинут весь столичный гарнизон. Участники мятежа были как бы задавлены лавиной войск, обрушившейся на Сенатскую площадь. Но император Николай вынес из этой победы над революционной вспышкой преувеличенное представление о своем могуществе, и эта переоценка, при той позиции, какую, как сейчас было указано, он занял в международных вопросах, отразилась опять-таки прежде всего на его внешней политике. Дело в том, что сложившееся под впечатлением событий 14 декабря у императора Николая преувеличенное представление о своей мощи могло поддерживаться в нем и еще одним обстоятельством. Николаевское царствование, как мы еще увидим ниже, вовсе не представляет из себя на всем своем протяжении такой однообразной печальной картины разложения, каким его обыкновенно рисуют. Картина внутреннего упадка и распада, чем обыкновенно характеризуется николаевское царствование, относится главным образом ко второй половине этого царствования. Упадок и распад начались с сороковых годов. В первое десятилетие своего царствования императору Николаю, безусловно, удалось сделать немало в смысле упорядочения и укрепления сил государства сравнительно с тем развалом, какой раскрывается перед нами в последние годы александровского царствования. Укрепившись внутренне, он усвоил себе мысль о том, что он может обрушиться на европейскую революцию и задавить европейское движение, как 14 декабря ему удалось обрушиться и задавить мятежников на Сенатской площади. Взгляд на себя, как на защитника принципов 1815 г., которому должны повиноваться не только народы, но и цари, при таких условиях стал приводить императора Николая во вторую половину его царствования к чересчур смелым и решительным шагам – шагам, быть может, в сторону весьма насущных для России достижений, но не имевших за собой к данному моменту достаточно реальной опоры.