Он уселся за стол, как-то жалко наморщил лоб и махнул мне рукой на противоположный стул. Сейчас точно будет толкать речь. Я робко присела на краешек, чувствуя, как снова подступают слезы. Блин, ну почему я не смогла спокойнее к этому отнестись? Вчера раскричалась, сегодня дулась. Да понятно, если отношения развалятся всего лишь из-за моей реакции на возможный залет, грош им цена. Но пусть уж лучше у меня останутся наши грошовые отношения, которые дороги мне больше золота.

Я посмотрела на Сашку, и он показался мне в этот момент таким желанным, красивым… и далеким. Сейчас, сейчас он скажет. Ему неловко, он даже, кажется, вспотел, хотя для него это не характерно. Да, сложно так в лицо говорить подобные вещи. А выслушивать – еще хуже. Лучше бы эсэмэской бросил, честное слово. Где-то я слышала про это возмущение: меня послали эсэмэской. Да радуйтесь! Когда в глаза говорят: «Пошла на хер!» – это намного больнее.

Сашка вытащил из коробки разноцветную узорчатую салфетку, промокнул влажный лоб и, нервно вертя ее в руках, принялся складывать в миллион сложений. Я, как приговоренная к казни, просто уже сидела и тупо ждала, когда опустится гильотина, отсекая все надежды на счастье. Маленькое такое, недоделанное, но счастье.

– Я тут подумал, – промычал Саша, глядя куда-то в сторону. – Я подумал тут…

«Да скажи ты уже, урод! – со злостью мысленно произнесла я, вглядываясь в его грубые, но приятные черты. – Давай, козлина, объяви!»

Он еще раз весь сморщился и, вприщур глядя на меня, наконец закончил свою мучительную фразу:

– Может, ты не будешь принимать таблетки?

Я сидела, замерев как истукан, и смысл фразы до меня не дошел от слова вообще. А он тем временем, немного осмелев, продолжил:

– Давай так: если вдруг там что-то получится, то значит, так тому и быть? А?

«Что?!»

Я тряхнула головой, пытаясь разогнать слипшиеся мысли, мешавшие думать. Что он сейчас сказал?

Не думаю, что Саша хотел меня обидеть или задеть, но его слова оставили очень неприятный осадок в душе. Хотя появилось и облегчение: он не собирался объявлять мне о расставании. Просто какая-то дурацкая, жестокая и неудачная шутка.

– Не шути так, – наконец проворчала я, закатив глаза, и поднялась, чтобы закончить с продуктами.

– Да не шучу я, – усмехнулся он. Кажется, он уже справился с собой и больше не нервничал. Хотя постойте-ка, если он шутил, то почему тогда вообще волновался? Я снова бессильно опустилась за стол и тоскливо взглянула на него.

– Ну что за глупость, Саш?

На меня вдруг навалилась какая-то безмерная усталость, и я даже ощутила, как она отражается на моем лице. Опустились уголки губ, отяжелели веки. Наверное, сейчас я выгляжу как раз на все свои сорок четыре. А может, и того больше.

– Да я знаю, что глупость. – Он снова со странной усмешкой взглянул на меня и смущенно почесал затылок. – Но давай все-таки посмотрим, что будет. Ты же знаешь, шансы при всех факторах минимальны, даже мегаминимальны. Но если вдруг это случится, то пусть так и будет, а?

Я наконец вытаращилась на него уже всерьез.

– То есть ты сейчас предлагаешь мне, – с расстановкой начала я, – не предохраняться и пустить все это дело на авось…

Саша покивал.

– Но какой смысл? В чем проблема? Мне достаточно выпить две таблетки, и можно про это забыть, зачем эксперименты? Ладно, если не было бы выхода. Но сейчас все просто!

– Да я понимаю. – Он выглядел уже совершенно спокойным, в глазах даже плясали озорные искорки. – Но просто вот я думал, думал. Если это почти невероятно, но все-таки произойдет, то, может быть, так и надо?

У меня в голове ворочалась и перетекала лавина самых разнообразных мыслей. От пугающих, что у Сашки поехала крыша, до каких-то совершенно фантастических: а вдруг мне еще не поздно? А вдруг и правда еще можно? От этого хотелось и смеяться, и плакать навзрыд. Если это шутка, то слишком жестокая. Но все-таки в голове оставалось еще немного здравого смысла. Я собрала себя в кучку и усталым ровным тоном произнесла: