– Эта что – «на одно лицо»? – Кирилл протянул на всю руку Илье один из снимков. Твердо, чтобы Неверующий Фома-Илья с наскока расшиб голову об эту стену правды.

На фото первым планом была ожидаемая голая задница очередной модели.

Сама по себе она была вполне законченным замечательным произведением. Но чем отличалась от других и в чем художественный подвиг автора – это было не ясно. Разве что в этом алом не то цветке, не то бантике, подвязанном чуть выше коленного сгиба левой ноги.

– Красиво, – неопределенно буркнул Илья.

«Хорошо хотя бы то, что написал ей, что она красивая! Если девушка того стоит, обязательно отзовется».

– Красиво в бане, – наставительно и неопределенно заявил Гольян, не подозревая о дополнительных размышлениях друга. – Там голых много и они сочетаются с мрамором и оцинкованными тазиками. Это сочетание родит отношение. Отношение формирует внутренний эстетический ноумен, который вызывает у субъекта определенное ощущение и представление, в том числе обозначенное как красота. Красота – это гармония. Гармония предполагает взаимное дополнение деталей, их взаимодействие … А здесь индивидуальный портрет. Здесь скорее – изящество. Изящно.

Илья вновь покосился на «портрет» и ничего не сказал, пусть будет «изящно». Отметил только, что Гольян насобачился плести кружева, говорит толково, а главное ловко. Но делает все же какую-то дрянь. На уровне искусства, конечно. Что до гармонии, так разве женский зад не несет в себе деталей? Даже самый общий его вид?.. И им нужно сочетаться, иначе это будет черте что, а не зад. Гротеск и кусок мяса…

– А спорт тебе зачем?

– Пить хочу бросить.

– Это полезно. Только сразу большие гири не поднимай. Мошонку раздует… Ладно, твори. А вообще, тебе псевдоним нужно взять.

– Думаешь?

– Ну что это – фотохудожник Кирилл Рыбкин?

– А что? Рыбкин не годится?

– Годится. Для «Мурзилки». А ты вон куда рванул.

– Серьезно советуешь?

– Без этого никуда. Возьми – Анри Гальян. Красиво… эээ…изящно, и созвучно.

– Балбес. Правильно Светка тебе говорила…

– Да идите вы со Светкой вместе. Я тебе дело советую. В нос только произноси Анри Гальян. Сойдешь за хорошего француза.

У дверей, под щелчок замка, мелькнуло: «Прав Гольян – отношение рождает… Как там? Что там оно рождает?.. Не напиши она – «мой дорогой», разве так бы я смотрел на ее снимки? На ее лицо? И наоборот, если бы не было этого лица, чего стоило бы «мой дорогой»?

…Раздеваясь перед сном, он не удержался и заглянул в почту. Пусто. Ну, конечно! Изгадил своими усмешечками тайну.

4

Утром письмо было на месте. То есть оно пришло, наверное, ночью, но обнаружил его Илья только утром. И то не сразу.

Опять бегал спозаранку по парку с чужими собаками, которые, похоже, ждали исключительно его, и, как только он появлялся, бросали свои дела с задиранием ног и, кувыркаясь в снегу, выбегали на дорожку. Опять замерзшие женщины выкрикивали свое «…ты же хороший мальчик!», видимо не имея, кому это можно крикнуть дома, и опять на дальней дорожке стояла та хворостина в длинном пальто и делала вид, что не наблюдает за ним.

Может, наконец, явились кровники, родственники Исмаила, которые обещали Илье, что «он жить не будет, если Исмаил жить не будет…» Будто он его специально покалечил. Да и не в этом дело. Чего ходить кругами? Зачем этот длинный? Досье на него собирает?.. Давно бы мог подкараулить в темном закоулке и застрелить.

Здесь что-то другое.

Спи спокойно, Исмаил, в коме или там, куда ты из нее вышел, где мы встретимся уже иные и будем пить вино, чачу, водку и прочее, способствующее откровенной философской беседе. Чай.