– Иш, нос воротит, всадник. Протопал бы весь Рим из конца в конец по этой жаре – ещё хуже вонял бы. Некогда было даже тогу сменить, не то что в терм сходить… Хоть бы сесть дал… Домину отгрохал. Одна библиотека, чего стоит: всё из кедра, наверное, да самшитом интарсия, – взгляд Спурия пробежал по роскошному мрамору пола к дальней стене библиотеки, – а там что?.. Пинакотека, видно… Свитков-то сколько!.. Наверное, с тысячу будет… Раздулся…

Не зря слухи давно по Риму бродят, что соблазнил жену принцепсова сына и извёл его… Хоть бы заплатил… Пославший тоже обещал… Тогда и мучения будут не зря…

Наконец статный красавец-префект, положив одну руку на брошь, которой крепилась его роскошная белая тога, подошёл к серому мраморному столику с бронзовыми ножками в форме звериных лап, сел, написал короткое письмо, скрепил его печатью и вручил его письмоносцу. Затем он извлёк из одного из ящиков библиотеки увесистый мешочек с сестерциями и, бросив его Спурию, спросил его:

– Знаешь ли ты, где в Риме есть хороший терм?

Письмоносец, сделав вид, что не понял намёка, поблагодарил префекта и подробнейшим образом успел объяснить ему расположение только лишь трёх римских термов, ибо на четвёртом начальник гвардии прервал Спурия и велел рабу поводить оного через сад, мимо буковых аллей, мозаичных фонтанов, гротов, зелёных лужаек мраморных и терракотовых статуй к скрытой в садовой стене калитке.

Выскочив за калитку, письмоносец жизнерадостно позвякивая сестерциями помчался в обратный путь.

Мы непостижимо торопились. Времени было в обрез, ибо солнце уже начинало багроветь от вечерней усталости, а нам необходимо было сделать гору дел: поиграться на детской площадке в парке, успеть отбеситься в «джимбори» торгового центра, съесть мороженное, съесть пиццу и всё это запить апельсиновым соком.

Но вы же знаете, как всегда бывает, когда очень торопишься? Что-нибудь обязательно помешает. Вот и сейчас эта огромная коричнево-бежевая угрожающе-симпатичная овчарка разлеглась у выходных ворот цветника дома, где жил-поживал себе небезызвестный вам триумвират ЭТИ, и выйти можно было только через её тело.

Я вообще, честно говоря, имею печальный опыт даже с маленькими собачьими объектами, а выше обрисованная овчарка была, извините, с меня ростом, если не хуже. Поэтому-то я и остановился, горестно раздумывая, чем всё это обернётся.

И вот здесь… Нет, я просто обязан поведать миру о совершенно космически-героическом поступке Тальчуни… Она, эта титанически-спокойная кроха, подошла к чудовищной собаке, погладила её бежевую спину и, высунув язык, рокочуще-щёлкающе сказала:

– Быра-быра-быра, – и немного помолчав, – дыга-дыга-дыга.

Я, видите ли, собачью словесность (тем более овчарочий диалект) знаю слабо, вплоть до того, что совсем не знаю, однако тем, что произошло дальше был, вместе с Эльчушей и Итайкой, беспредельно восхищён: овчарка, понимающе подвигав ушами, встала и вежливо отошла в сторону.

В наших глазах Тальчушка выросла до такой степени, что я взял её на руки, и мы бегом отправились разгребать наш вулкан дел. Благодарение Господу, Талиньке, солнцу, овчарке и, конечно, остальным участникам, мы со всем благополучно справились.

Кстати, апельсиновый сок был просто обворожителен!

– Почему не пришёл ко мне вчера, милый, я так желала тебя?

Агриппина сняла поддерживающий её пышную грудь кожаный пояс и, высоко подняв тунику, уселась на колени молодого легионера, широко раскинув свои длинные красивые ноги так, что буйно вздымавшаяся над коленями часть тела легионера сразу вошла в неё. От удовольствия у неё закружилась голова, и она не расслышала, что ответил Секст, тем более, что парень сам пребывал в таком состоянии, в котором было не до разговоров. Чем бы это всё закончилось, известно, но в это время в спальню ворвалось практически голое тело сестры Агриппины (лишь такой же кожаный пояс поднимал её и без того высоко вздымавшуюся грудь) и начало громко завывать: