Гришка мотнул головой, а потом сбегал в комнату и приволок альбом в отлично сохранившейся кожаной обложке. Открыл нужную страницу. Потом перелистнул еще и еще. Оказалось, что фотографий девушки почти пару десятков, и все сделаны в разное время года. Тут она выбегает в купальнике из озера, вокруг пестрит размытая листва, тут глаза ее подведены черным, платье тоже черное, в пол, она что-то читает с листа, призывно вскинув руку, потом серия черно-белых фото, где на девушке только белье, а поверх что-то тонкое, кружевное, едва заметное, за ними несколько постановочных кадров – девушка в белом коротком платьице, вся измазана разноцветными красками, она будто бы пляшет перед исписанными холстами, сияет от восторга, тонкая и звенящая, словно хрустальная феечка, словно июньский ветер.

Борька присвистнул.

– Это, конечно, чуть похоже, но та фотка, которая у вас в шкафу стоит, да и те, которые Изольда Павловна всегда показывает…

– Не она, да? – поморщившись, Гришка принялся кусать ноготь на большом пальце. – Не похожа совсем. Не она.

– Да, блин, в том-то и дело, Гринь, что похожа.

Борька мягко убрал Гришкину ладонь ото рта, закрыл альбом.

– Давай, наверное, у Дани адрес деда спросим. Он щас все равно на даче живет, делать нечего, вот и поболтаем. А я у отца машину возьму, и съездим на днях. Ты только бабушке не говори ничего пока, а то она тебя из дома не выпустит. Ночевать у меня же сегодня будем? Пошли, может, нафиг, отсюда? Надоело это все, как придурки орут. Это, Гринь, со Светкой, смотрю, завертелось у вас? Она девчонка хорошая, в принципе, сиськи тоже ничего, – Гришка закатил глаза и улыбнулся, а Борька, кажется, только этого и добивался. – А это, кстати, вы чего там с Майкой танцевали?..

***

У Майки обнаружилась совершенно омерзительная, непозволительная привычка постоянно трогать людей. Просто передать вилку не сможет – непременно коснется пальцев. Будет хохотать – взъерошит волосы. Будет утверждать что-то, беситься – ткнет локтем в бок. Просто позвать захочет – погладит по руке. А могла даже щелкнуть по носу – от этого в Гришкиной груди поднималось что-то, отдаленно похожее на злость. Хотелось отодвинуть ее от себя, хотелось, чтобы она больше совсем никогда не приходила, хотелось, чтобы исчезла, сгинула там же, откуда взялась. Но там, где был Борька, была и Майка. Она прилипла к нему как будто намертво, на жидкие гвозди, как будто смешалась с ним – не расцепить.

И Гришка больше не спрашивал даже, придет Боря один или со своей Маечкой – знал наверняка, что явятся вдвоем, будут глупо хихикать, жаться друг к другу, хвататься за руки и слюнявить друг другу лица, думая, что этого никто не видит.

Света, к счастью, ничего подобного от Гриши не требовала. Они как бы тоже считались парой, часто гуляли вчетвером, но Гришка почти все время молчал, брел где-то чуть позади, иногда, когда Света протягивала ему руку, брался за нее, но не видел в этом никакого смысла. Хоть Света и была довольно рослой, ниже Гришки всего на половину головы, идти было неудобно, приходилось примеряться под новый, чужой, ритм, ладонь потела, порой даже немного покалывало пальцы от онемения, и все время хотелось высвободиться.

Но складывалось впечатление, что тогда они безапелляционно проиграют Борьке и Майке в замысловатой дурацкой игре «Кто из нас лучшая пара?», а Свете было важно, чтобы игра продолжалась, чтобы они отставали хотя бы не с унизительной разницей по очкам, и Гришка терпел, проявляя всю теплоту, на которую только был способен.

За пару недель до дня города случилось настоящее чудо – асфальт на тротуарах и гранит на набережных окончательно высохли, а солнце повисло на небе крепко и уверено, обещая на время никуда не деваться. Ноги шли будто сами, кроссовки почти отрывались от земли, и очень хотелось дышать. Гришка волочился за Светой с чумной головной, смотрел как впереди, обгоняя Бориса, едва ли не вприпрыжку бежит к воде Майка. Вышли к Стрелке. У воды был сумасшедший цвет неразведенной синей гуаши, все блестело, играло, а небо было далеко и радостно. Навстречу, от ступеней, поднимались такие же, полупьяные, будто не веря, что вот, пережили, зима, наконец, кончилась, будет свет и тепло, будет смысл вставать по утрам.