Я хотела ударить её в ответ, но меня остановил голос приёмного отца:

– Что у вас тут вновь случилось?

Канг казался растерянным и рассерженным одновременно: по напряжённой позе и суженным глазам можно понять, что он увидел оставшийся красный след на моей щеке. Но по своей мягкой натуре он не мог и не хотел накричать, остановить нас силой или даже словами. В таких ситуациях, как эта, – а таких было немало – Канг всегда чувствовал себя беззащитным, ведь понимал, что меня и Мэри невозможно помирить. Если она начинала ко мне приставать, то это неизменно кончалось очередной ссорой, ведь я сама никогда к ней не лезла, но всегда отдавала отпор. Наверное, узнай они мой характер до удочерения, никогда бы в жизни меня не забрали.

– Я не могу жить без английской культуры, без родного запаха страны. – Мэри тут же уцепилась за мужа, словно утопающий за спасательный круг.

– Как же ты тогда вышла замуж за китайца? И жила в Китае несколько лет? – я продолжала её провоцировать, совершенно наплевав на её чувства.

Ведь на сто процентов знала, что задену.

Боль, сожаление, страх – хотелось увидеть на лице Мэри ещё больше жалости к себе, хотелось довести её до сломленности, полной потери себя. Порой я забывала о своей цели стать добрее и давилась ненавистью к людям. Та копошилась в мозгу червями, сгрызала сознание через внутреннюю пульсацию, отдающей болью под хрустальными рёбрами, давилась едким запахом панической атаки, пробирающий до самых костей. Ненависть, эта дама в грязно-сером, превращала кровь в ртуть, покрывала лёгкие известью и сжимала гортань под натиском костлявых рук безобразного бога.

О все семь грехов, от этого горючего чувства не лез в глотку даже хлеб насущный. И как же порой хотелось спастись от собственных дьявольских выродков, чьи голоса в голове оставляли за собой кровавое месиво.

– Это наша личная история, не нужно затрагивать границы, – Канг прижал к своему плечу плачущую жену и нежно поцеловал её в макушку.

Меня чуть не вывернуло наизнанку от этой картины.

– Зачем тогда постоянно затрагивать мои?

Мэри вырвалась из объятий мужа, но тот успел в последний момент схватить её за руку, чтобы она вновь не ударила меня.

– Какая ты неблагодарная, – бессвязно запричитала женщина с больным блеском в глазах, – какая ты глупая, какая ты заносчивая, какая ты непокорная, какая ты… не такая. Так было хорошо нам втроём, а ты…

– Родная, тебе пора отдохнуть… – Канг осторожно взял её уже за вторую руку, разворачивая к двери, – и принять таблетки.

Мэри, вдруг резко успокоившись, лишь бессмысленно шептала, пока они медленно выходили из моей комнаты.

– Как же всё не так, как же плохо…

Мэри постоянно всё повторяла. Слова, фразы, правила, случаи из жизни, проблемы, поступки. Она словно жила одним кругом, однообразными мыслями и неспособностью выбраться из собственноручно построенного цикла. Замкнулась, как электрическая цепь, но работала бесполезно, а порой и вредно – нет толка в её существовании. Мэри для меня была обычным человеком, который вызывал лишь нервирование. Порой она хотела надавить на жалость, силой оставить меня при себе, заставить любить и уважать. Но ничего из этого меня не волновало – просто сумасшедшая женщина, зачем-то забравшая меня из приюта.

А благодарность?

Ха, смешно.

Из одного ада в другой. Не вижу причин, за что можно сказать «спасибо», если меня постоянно губили теперь не физически, а морально. Еда, образование, деньги – это то, чего не было в приюте. Зато там я была морально свободна, особенно когда подросла. Здесь же меня всё время во всём упрекали и угнетали: не так сделала, поздно пришла, не купила еды, получила плохую оценку. Матушка каждый день выискивала, за что бы меня осудить, чтобы устроить разборки, заплакать и уйти пить таблетки.