Все загудели, заговорив на непонятном мне языке, задвигались, начали что-то делать, точно к чему-то готовились. А я всё никак не могла прийти в себя после речи и оторвать взгляд от Арни. А точнее от того, кто позади него стоял.

Тинг.

Мерещилось? Слишком обдолбалась? Или просто из-за страха?

Улыбнулась.

Бледное лицо, узкие карие глаза, чёрные спутанные волосы… Она казалась живой, вот только вся её полупрозрачная одежда была в крови.

– Иди ко мне…

Шаг. Два. Ещё один.

Ноги сами понесли меня вперёд, пока разум всё твердил о том, что это невозможно. Тинг пропала. Все об этом говорили. Все смирились с её потерей. И я в том числе.

Но вот же она, стояла так близко…

Кто-то что-то возмущённо сказал, когда я растолкала пару человек, послышался голос Инграма, чей-то шёпот, словно мёртвые жаждали поговорить со мной, достучаться до ещё живого сердца…

Вот только им принесли мёртвое.

Ведь тело Тинг лежало прямо перед моими ногами.

Иногда жизнь становится очень знакомой. Иногда в глазах у жизни появляется до боли знакомый блеск. Вся жизнь – это вендетта, заговор, мандраж, оскорбленная гордость, вера в себя, вера в справедливость ее приливов и разливов.

Мартин Эмис

– Уродина!

– Страшная, страшная!

Пинок, белая краска, крошки хлеба – всё прилетало в меня уже в который раз. Из детей почти все были китайцами, изредка среди них встречался ещё бледнее цвет кожи другой национальности. Но и такие потешались надо мной, как над разорванной куклой, изляпанной в грязной луже. Воспитательница Лин, увидев новые издевательства, быстро разогнала детей от меня. Она наклонилась ко мне, семилетней девочке, и вытерла рукавом старого свитера слёзы.

– Опять обижают?

– Д-да, – заикаясь, пыталась успокоиться я. – П-почему все считают меня некрасивой?

Женщина кинула усталый взгляд на обтрёпанные стены игровой комнаты.

– Ты другая, – она перевернула мою ладонь, чтобы та смотрела в потрескавшийся белый потолок. – И не только из-за цвета кожи или глаз… они видят в тебе совсем иной характер.

– Это моё!

К нам подбежала девчонка лет восьми и ткнула пальцем в кусок тряпки, которую я держала в руках.

– Правда, сяо-Киу? – воспитательница Лин выпрямилась и строго посмотрела на нас двоих.

– Нет! – быстро возразила я, вжавшись искусанными ногтями в ткань. – Я нашла это на улице! Оно лежало никому ненужное…

– Оно моё! – затопала ножками Киу, начиная реветь.

– Воровать плохо, сяо-Рави, – неодобрительно покачала головой женщина.

Я посмотрела на неё вновь заполнившимися слезами глазами, а в груди всё так и изнывало от несправедливости и обмана.

– Но оно никому не принадлежит! Я просто хотела сшить наряд и доказать всем, что красивая…

– Я тебе дам других тканей, – нашла компромисс воспитательница Лин и тише добавила мне на ухо: – Иногда лучше кому-то что-то отдать, чтобы в дальнейшем получить нечто большее.

Я не верила в её слова. Не верила, ведь на меня столько раз кидали цепи лжи, пользовались моей детской наивностью, подставляли, ругали, били. Столько слёзных ночей я провела на своей кровати в углу…

Так не хотелось расставаться с тем, из чего я могла бы сотворить что-то красивое, дорогое своему сердцу. За что меня могли бы, быть может, даже похвалить. Но под внимательным взглядом воспитательницы Лин дрожащей рукой пришлось протянуть тряпку Киу. А та, хитро улыбнувшись, убежала к остальным девочкам. Наверняка для того, чтобы рассказать обо мне гадости…

– Не плачь, – женщина положила руку на моё плечо и улыбнулась лишь взглядом. – Пойдём, я тебя с кое с кем познакомлю.

И, взяв за руку, повела в сторону группы мальчиков, гонявших мячик. Но недалеко от них я заметила, как сидел какой-то бледнолицый черноволосый паренёк лет одиннадцати и что-то усердно рисовал. Именно к нему мы и направлялись.