Делать парные обувные колодки стали в конце XVI века. Как будущим товароведам, эту и другую любопытную информацию нам как-то озвучивали в институте. Но это ладно, дойдет дело и до конкретных дат.

Тут – внешность… Кожа на руках не выглядела юной, скорее, как у женщины лет под тридцать. И регулярным физическим трудом эта женщина похоже не занималась. Рыжевато-русый цвет волос показался мне приятным, хоть и непривычным – я давно уже красилась в густой каштановый, а природный свой - темно-русый, почти забыла. Сбивало с толку то, что туго натянутые волосы были заплетены в две косы и намертво закреплены на висках большими крутыми бубликами. Моим представлениям о прическе взрослой женщины, а тем более знатной, это не отвечало.

Так что взглянуть на себя хотелось и очень сильно, но просить монахов найти где-нибудь тут зеркало эт-то... И темной воды, в которую можно поглядеться, рядом тоже не наблюдалось. Значит и это откладывалось на потом.

- Пора? Уже уезжаем? - вздохнув, оторвалась я взглядом от травяных грядок и поплелась к конюшням, придерживая подол платья. Не одежда, а несчастье... Откуда-то сбоку опять пахнуло "производством".

Впереди меня, с боков и сзади шли люди «мужа». Не охрана, необходимости в ней здесь не было. Наверное, так они прикрывали меня от взглядов монахов, дабы не искушать тех видом женщины. Хотя мужики в белых хламидах и так отворачивались и обходили меня стороной. Такое целомудрие уже не казалось чем-то чрезмерным на фоне общей аскезы – грубых одежд, жесткой постели, убогой обуви, но особенно – еды. Муж Джейн оказался прав и на завтрак нам предложили только вареные овощи, серый хлеб и чистую воду.

С раннего утра, только посветлел край неба, на территории аббатства зазвучали молитвенные песнопения. Поднять они подняли, но толком не разбудили, хотя к окну, нога за ногу, я и поплелась – нужно было знать, что там делается. Просто уснуть опять не получилось бы все равно – я и без этого не чувствовала себя спокойно и в безопасности. Да и вживаться в окружающий мир нужно было энергичнее, узнавая его ближе – это уже становилось вопросом выживания.

А зрелище открылось интересное: вдоль центрального двора – клойстера, мимо арочной галереи, как корабли кильватерным строем, шествовали друг за другом монахи в чуть более длинных, чем у Бриама, одеждах разной вариации белого цвета. Наверное, оттенок этот зависел от степени чистоты или заношенности. И что удивительно - эти бесформенные хламиды и капюшоны смотрелись здесь торжественнее и правильнее, чем парчевые ризы на богослужении в храме Христа Спасителя. Я не размышляла над этим специально и не кощунствовала даже мысленно. Но в святость нищих и тощих монахов почему-то верилось легче.

И потом, когда уже закончилось утреннее богослужение, сквозь открытые двери храма продолжал раздаваться монотонный шепот молитв. А основная масса народа так же цепочкой просочилась наружу и растеклась по территории аббатства. В пределах видимости работали два молодых монаха или же послушника. Подоткнув свои хламиды до колен и закрепив широкие рукава на плечах, они склонились над грядками и что-то там делали.

Наверное, пряные травы порядком разнообразили скудный монастырский рацион. Хотя в нем имелась и рыба. Это я выяснила, почувствовав странное беспокойство за этих людей. Потому что хорошо выполненный на энергии от одних только овощей физический и духовный труд - фикция. А он делался. Значит - за счет внутренних резервов и здоровья соответственно.

Но была рыба и была река, где она водилась. А на той стороне стояла деревня с тем же названием, что и аббатство - Бьюли. Из монастыря ее не было видно, так что знакомство с провинциальной архитектурой тоже откладывалось.