Закрыв за собой дверь, тезка великого поэта тут же принялся раздеваться, смущая нашего майора невозможностью оторвать от обнаженной его фигуры взгляд, так как брат его – белокурый Александр смотрел на транслируемое через монитор изображение со стоической прямотой, сходной с зазорным пристрастием. “Так ведь он же – его родной брат! Какого чёрта он пялится на него с эдакой непреклонностью? Неужели – гей? Чего только не насмотришься, копаясь в дерьме чужих интимностей! И угораздило же мне вселиться в эдакого чудака, чтобы, будто бы в наказание, смотреть на объекты его вожделений, глазами, полученными напрокат!” – негодуя заточённой в чужой плоти душой, ругался про себя майор, параллельно пытаясь придумать какой-нибудь способ повлиять на заключившее его дух в себе тело юноши или выбраться из него вон.

Но, несмотря на все его попытки что-либо изменить, юный Александр упорно продолжал пялиться в экран, шокируя майора, открывающимися в тайне и предполагаемом уединении, подробностями личной и интимной жизни старшего брата.

Майор увидел, как, полностью обнажившись, Пушкин зажёг красный ночник, а тот следом озарил деревянные скульптуры откровенно жутким и порочным мистическим светом, после чего включил в сеть старый и громоздкий компьютер, стоящий в углу вместе с таким же громоздким и старым монитором, и прикрытый сверху какими-то декоративными ковриками. От засветившегося синим монитора распространилось волнообразное гало, и снимаемое на камеру изображение комнаты задрожало в переливах радужных линий, придавая сей картине подобие чародейского балагана.

Напротив монитора, посреди устланного пёстрым ковром пола, в той странной комнате был установлен некий низкий, но громоздкий на вид постамент, так же как и прочие заметные предметы, застланный сверху какими-то узорчатыми тряпками; скинув которые прочь, Пушкин обнажил внушительного вида чугунную наковальню, из рода тех, что служили непременным атрибутом в старых деревенских кузнях, но установленную не на возвышении из чурбаков или кирпичей, как положено, а прямо на пол, вероятно, на толстой резиновой подкладке. К наковальне он придвинул низенький табурет без ножек, сделанный, видать, из цельного куска дерева – вероятно бывшего пня, после чего принялся ходить по комнате, собирая с полок и шкафов инструмент, который аккуратно раскладывал среди гладкой и тёмной поверхности импровизированного верстака.

Когда весь необходимый для работы инвентарь был собран, Пушкин направился в противоположный от компьютера угол комнаты, где, накрытой красной материей, виднелась, скрытая от наглядной демонстрации, форма одного из изваяний, в силуэте обозначавшая человеческую фигуру, воспроизведённую стоящей прямо, во весь рост, по высоте своей возвышающейся над Пушкиным на добрую голову, скульптура.

Обхватив её, словно живого человека с особой бережностью за талию, Александр-старший пронёс статую через комнату, появившись вначале на одном, а после – на втором участке, разделённого поровну видеоизображения, а оказавшись возле наковальни, водрузил изваяние на платформу, и, устроившись с подогнутыми коленями напротив, скинул чёрную материю прочь, обнажив перед видео-оком недоделанную до конца фигуру, очаровательной в своей первозданной красоте женщины, недвусмысленным жестом прикасающейся к собственному лону.

“Красиво, но чересчур эротично…” – подумал про себя майор, с почтением рассматривая деревянное тело через бесстрастные зрачки юноши.

Сам же Пушкин, тем временем, продолжил свои приготовления к работе, натерев искусственную красотку какой-то пастой из банки, после чего поклонился ей в ноги, словно совершая классический молебен древних язычников-идолопоклонников.