– Ничего! Ещё посмотрим – кто кого! Ведь, и в первую гражданку пускали танки… Да ещё какие – аглицкие, размером с пол дома! А наши – их бутылками со смесью горючей закидали!… – принявшись плясать свой излюбленный танец, верно смахивающий на боевой гопак, завопил во всю свою лужёную глотку шнифтовой.

– Знал, что влипну, вот и влип! А дальше, видать, и вовсе – звездец! – с оглушающим чувства отчаянием промямлил Макс, и уселся на ступеньку гранитного помоста, охватив голову ладонями и ероша волосы в причёску панка.

Весть о высказанных нашими героями сведениях разлетелась по площади со скоростью лесного пожара в период многомесячного зноя; и вот, минуло лишь мгновение, и прежняя восторженность и бравада бесследно растаяла в пелене одновременно зажжённых сотнями рук сигаретами отчаянья и страха.

Чтобы хоть как-то урезонить смятение чувств и воли толпы народной, Велга махнула поэту, чтобы не молчал, и Александр, надрывая голосовые связки под грохотом вертолётной трещотки, разлил над поникшими головами жар новой, согревающей души своей песни: «Мы бросаем тебе вызов, небо! И не нужно нам земных вина и хлеба; не поможет нам из женщин ни одна… нам нужна война! Дух, живи и радуйся в бою! Тебя я страхом смерти напою! Тебе я сердца посвящу горенье! А ты за это, дух, пошли везенье!… И – либо потуши мой пыл совсем, а если нет – то пусть на горе всем, я вспыхну золотым пожаром, зарёй победы и отваги! Меня поймут, пожалуй, флаги, что реют на ветру, ловя войны… и в этом нет ничьей вины… Мы рьяные ловцы отваги, мы пьяные пивцы победной браги!»

Звучание последних слов стихотворного воззвания поэта почти потерялось, заглушаемое равнодушным, грохочущим треском лопастей, создававших внизу яростный ветер, повлекший ещё больший переполох толпы.

Но, вместе с оглушёнными своим страхом, в народе были и те, большинством своим из сформировавшегося возле Дилленджерз* клуба войска Велги, на коих стихи поэта повлияли весьма воодушевляюще. Эти, достойные своего имени, анархисты, не признавали даже власти самого страха, и, опьянённые, пренебрегая надвигающейся и буквально нависшей угрозой, они, подобно Дону Джону, бросились в разнузданный пляс с оружием наголо, кто – сверкая ножом, кто, потрясая пистолетами, крутились и подпрыгивали на зависть любому лезгину или Самаркандскому дервишу.

Увидав их дикое беснование, Велга тоже стряхнула с себя страх за общий упадок духа, и, набравшись в их сумасбродстве новой решительности, выкрикнула в толпу свой спасительный клич: «А ну, люди! Что ж приуныли-то?! Глядите лучше на собратьев ваших, что лихо пляшут перед битвой! И духом не падайте, потому что будет вам сейчас явлено чудо!»

Не все, конечно, из толпы, но многие, а особо те, что держались прежде близ Нагваля, повернули свои угрюмые головы к последней надежде, уповая на Велгу, почти уверенные в силе её обещания, вспоминая о том, как прежде выбрались из крутой переделки победителями.

В этот миг с неба, пересиливая шум лопастей, и, словно бы объявляя Судный День, раздался ржавый металлический скрежет громкоговорителя, а за ним и сам, искажённый рупором, официальный в своей интонации голос блюстителя закона.

– Внимание, граждане! – начал вещать сей голос, и продолжил, сухо прокашлявшись: «От имени государства и закона мы обещаем вам не применять силовых мер воздействия… но это касается лишь тех, кто повинуется приказу сдать оружие… сдайте оружие и оставайтесь на своих местах! Все ваши передвижения будут зафиксированы! Любая попытка перемещения будет рассматриваться, как намеренное сопротивление властям!»