– Я буду ждать с нетерпением и надеждой увидеть что-то весьма впечатляющее! – в тон юноше, неожиданно изменил интонацию голоса и сам оппонент, произнося эту фразу с каким-то издевательским дополнительным смыслом, явно недоговаривая сути обсуждаемого предмета. Причём, выговаривая слова, Виктор Викторович как-то неприятно, словно проголодавшийся без меры гурман, зачавкал, сглатывая, обуявшую его некстати, и компрометирующую прежней официоз некоей животной чувственностью и пристрастием, слюну.

– Да, уверен, что в ближайшие сутки наш грешный чародей не заставит скучать даже самого дьявола! – обнажив за издевательски насмешливым тоном откровенный наглый хохот, сверкая в отражение зеркала рядом ухоженных белоснежных зубов, задорно уверил чавкающего оппонента юноша, призывая майора быть максимально бдительным к не раскрываемой сути беседы, и интригуя его дух с новой силой.

– Да, пожалуй, только дьявол способен наслаждаться подобным зрелищем, видя в этом лишь развлечение… но, наша с вами задача, Александр, – нещадно обличать грешников во их же благо, ибо, говорит Всевысший: приемлю к себе через страдание и муки, дабы каялись… и ещё говорит он: своих наказываю, ибо не чужда доля ихняя небесная… – вызывая в майоре кардинальное недоумение относительно утаиваемой сути беседы, вдруг изрёк из трубки, вновь изменившийся до неузнаваемости голос Виктора Викторовича, говорящего уже тоном назидательного нравоучителя, если и позволившего себе чавкать минутой прежде, то уж верно – по единой лишь причине крайнего голода, а не какой-нибудь сладострастной мысли, как показалось изначально майору.

На этой его фразе, подкреплённой белокурым юношей невнятным, но согласным в своей интонации бурчанием, разговор их был окончен, и телефон снова водрузился в недра скромного делового костюма, непривычно сидящего на, непривычном для майора, высоком и худом, новом собственном теле.

Даже не подозревая о том, что смотрит на собственное отражение посторонним взглядом какого-то неведомого ему усатого майора, белокурый юноша, названный по телефону Александром, глядя себе прямо в глаза, а майору – в душу, затянул на шее галстук, модным, но скромным в его исполнении узлом, и, вполне оставшись довольным собственным отражением, сделал шаг в сторону – к столу-секретеру, тесно заставленному по поверхности всевозможной электронной техникой, секретеру запертому на конторские замочки во всех своих отделениях.

Повозившись в одном из внутренних карманов, юноша извлёк на свет небольшой полиэтиленовый пакетик, с завернутым в него крохотным ключиком, вытащив который, со стремительным проворством, опасливо оглядываясь на входную дверь, вставил в одну из скважин богатого замками секретера. Пошарив рукой где-то в глубине одного из отделений, он вытащил и тут же спрятал во внутренний карман пиджака какой-то небольшой, стальной на ощупь предмет, напомнивший майору по форме, лелеемый им в усатом ещё теле портсигар под душистый табак, однажды подаренный старейшинами родного аула и хранимый с тех пор в одежде близ печени. Юноша в отношении того, похожего на портсигар предмета, явно испытывал не меньший трепет и уважение, запрятав его в самый потаённый карман в пройме синего сукна изнанки кителя, но держа в ладони и отчетливо щупая его стальную поверхность, так и не раскрыл майору тайну предназначения сего кусочка металла.

После, тут же заперев секретер на ключик, и так же бережно спрятав его в пакетик и в карман, юноша вздохнул с некоторым облегчением, и направил шаги к выходу из комнаты, остановившись лишь на миг у того же зеркала, отразившего на сей раз не только идеальную и холодную его красоту, но и предательски разалевшийся по коже лица багрянец – расплату за торопливые и таинственные свои действия с секретером, ключиком и тем, неопознанным майором предметом, что буквально обжигал грудь юноши прохладной тайной своего металла.