Он так увлёкся рассказом, что не сразу заметил, как Варвара внезапно прекратила заниматься макияжем и смотрела на него и изумлённо, и испуганно. Голубые глаза вдруг налились серой тревогой, и Киш не удивился бы, если бы она снова заплакала.

– Почему вы на меня так смотрите? – смутился он.

– И вы говорили мне про опасность? – то ли возмутилась, то ли попеняла ему она. – Ваша профессия куда опасней моей!

– Почему? – поразился он, машинально возвращая ей зеркальце.

– Потому что это дело очень опасное! – объяснила она ему, как маленькому.

– Почему? – по-прежнему не понимал он. – Что в нём опасного?

Варвара вздохнула и направила зеркальце на него:

– Посмотрите, Киш, на себя и повторите эту фразу: «Но это дело с дефенестрацией тем и интересно…», просто повторите.

– А что такого в этой фразе? – заупрямился он. – И что опасного в этом деле?

Варвара смотрела на него с сочувствием, которое Киш не понимал и не принимал. Несколько секунд они играли в кто кого перемолчит.

– Я знаю, что такое интеллектуальный азарт, и очень хорошо вас понимаю, – мягко произнесла она (он подумал: вот таким голосом она говорит со своими пациентами). – Но здесь опасность не в ожиданиях ваших заказчиков, а в ваших. Жажда ожиданий их не коснётся – они просто заплатили, чтобы жаждали вы. Настоящего, как вы говорите, результата. И в результате они-то останутся чистыми, а вы иссушите душу…

– Каким это образом? – грубовато спросил он. – И вообще: о чём это вы?

Варвара ответила не сразу, – она смотрела на него испытывающее, то ли подбирая нужные слова, то ли надеясь, что он и сам додумается, то ли собираясь с духом. И, наконец, снова заговорила.

– Вы ведь хотите это увидеть? – она спрашивала, но на самом деле утверждала: – Вы приехали, чтобы увидеть дефенестрацию? Вам хочется, чтобы озверевшая толпа начала выбрасывать из окон чиновников и банкиров, а вы потом могли написать об этом в своей работе?

Ему сделалось неуютно: жарко лицу от стыда и как-то по-тоскливому холодно внутри. Он стоял потрясённый тем, как легко она прозрела то, в чём ему не хотелось себе признаваться.

– Какими б они ни были, Киш, это ужасно.

Всё было кончено.

«Зачем, – успела пронестись мысль, – зачем, радость моя, ты это сделала?..».

– А с вами надо держать ухо востро, – невесело улыбнулся он, медля с тем, чтобы распрощаться с ней навсегда. – Это, действительно, ужасно… Ещё можно понять взбалмошных манифестантов: пусть они жаждут крови, но ведь они – негодуют против несправедливости… А у меня – просто исследовательский интерес и желание прославиться…

Он говорил это, глядя в потрясающе синее небо, чтобы не видеть глаза Варвары, и потому понятия не имел, почему она продолжает молчать. Ему оставалась только продолжать:

– А ещё это ужасная глупость: у т а к о г о саммита должна быть Т А К А Я охрана, что даже намёка на инцидент не может быть. Надеяться, что произойдёт дефенестрация настолько глупо, что не хочется себе в этом сознаваться. Поэтому, собственно, я и не сознавался… Вы правы… Что ж, приятно было познакомиться.

Он позволил себе ещё раз окинуть Варвару взглядом, потрепать её по плечу и, развернувшись, направился к чёрным кованым воротам. Уже на третьем шагу его захлестнуло одиночество, такое острое и внезапное – даже сопротивляться не было смысла. Киш смог лишь подбодрить себя полу-ироничной мыслью, что кладбище, как ни крути, – самое место для расставаний и утрат, и, пожалуй, ещё никогда он не расставался столь безупречно. Варвара при таком раскладе вполне заслуживала звания идеальной утраты…

– Киш!

Не оборачиваясь, он сделал ей ладонью «пока-пока!» и через несколько чрезвычайно долгих мгновений услышал за спиной дробный стук каблучков. В последний момент он развернулся, и Варвара налетела на него, уткнувшись ладонями в его грудь.