Назидание же Конрада о воронках и мёртвых грибниках через четыре километра тропы, уходящей вглубь леса сужающейся лентой, получило воплощение – в полусотне шагов от тропы виднелась воронка и разбросанные вокруг ошмётки штатского тряпья. Через двести шагов подобное повторилось уже на противоположной стороне тропы.

Тропа хоть и была сравнительно натоптанной и позволяла проехать в одну сторону даже машине, но чувствовалась рука опытного войскового разведчика, упрямо не желающего посвящать тихих и работящих бауэров в свои маленькие секреты. Отход от тропы означал смерть – засевшим в лесу было здесь закономерно выследить любого чужака, не опасаясь флангового обхода или засады. Опять же это напускало на обывателя флёр запретности леса, порождало тему для разговоров за семейным ужином и в пивной в узком кругу.

В конце тропы виднелась поляна, и по лёгкому поветрию капитан ощутил запах пиленого леса с примесью прели, костра и готовящейся пищи.

За изгибом подъёма капитан остановил Лизу. Та скабрёзно ответила.

– На ласки при людях я и не рассчитывала от тебя, чертов негодяй. Да и коллектив на этой полянке сидит явно грубоватый – того и гляди палить начнут.

– А ты всё напрашиваешься? Я-то в штатском – сойду за заблудившегося. А тебя ведь пристрелят бауэры в таком-то барахле.

– И то верно. А вот и тихие бауэры с орудиями труда – она кивнула в сторону бородатого мужчика с МР-40 на плече, дымившего сигаретой на тропе и лениво шедшего к поляне – очень пасторальный хуторок здесь, оглядеться бы.

Пригнувшись, они рывком отбежали от тропы влево и залегли на травянистом пригорке.

Открывшийся вид действительно напоминал нечто из романов про средневековье. Стояло два больших дома из выдержанного и обработанного пропиткой соснового бруса, с высокими крышами из каменной черепицы, при каменном колодце, и здоровенном сарае – явно под большое оборудование – и банальной клозетной будке у крепкого, в пять поперечин, ограждения хутора. В стороне темнели круглыми спилами штабеля из брёвен. За сараем идиллия разбавлялась современностью – стояла механическая пилорама с нагромождением щепы и сгнивших горбылей. Каменные трубы на домах основательно дымили – хозяева готовились коротать здесь вечер в тепле и при горячей пище, ибо влажный лес весенним вечером здесь пробирал до костей.

Но по периметру, прихрамывая, топтались возрастные мужички в бестолковом гибриде одежды из немецких полевых кепи, ССовских камуфляжных курток и американских форменных полевых брюк с ботинками, вцепившись в оружейные ремни пресловутых МР-40 и маузеровских карабинов Кар98 на плече.

– Лесные гномы какие-то. Только не мирные, ни на цент – зло прошептала Лиза.

Капитан без лишних колебаний отстранил от себя пистолет-пулемёт и «люгер», и вытряхнул из карманов пиджака всё содержимое, спрятав стилет под него.

– Ты совсем чокнулся! – чуть не в сдавленный крик отреагировала Лиза – в одиночку идти к этим дуракам…а, впрочем, дурак дурака…

– Да что-то крутит этот Конрад. Нас послал белым днём под стволы, а сам отсидеться хочет. Пойду-ка поговорю с этими гномиками.

Капитан отполз к дороге, к началу подъёма, встав и отряхнувшись, пошёл к хутору. Дрожи в ногах он не ощутил – обволакивающая пустота равнодушия к привычной работе и неизвестности не давала повода для волнения.

– А ну стоять! – бородач у ограждения скинул с плеча МР-40. Ты зачём припёрся сюда, бауэрская харя?

В ответ капитан разразился отборной руганью:

– Ты на себя посмотри, солдафон. Тоже мне порядок и пруссачество – распустил вас Зигмунд здесь. А ещё солдаты германской армии!