Но, в полном соответствии с поговоркой «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги», на самом деле всё было не так. На большем протяжении тракт представлял собой подновлённые скотопрогонные и торговые пути, оставшиеся со времен монгольского нашествия.

Изредка встречались крестьяне, несущие государственную повинность по ремонту и содержанию дороги, они работали без усердия, как и подобает подневольным людям.

На довольно протяжённых участках тракт оказывался столь разбитым, что возницы объезжали эти непроходимости стороной, и в итоге дорога разделялась надвое и натрое. При дожде лошади шли по пузо в воде, а пролетки и кареты впору было заменить лодками и баркасами.

В экипаже меня так утрясло, что я потерял чувство времени и пространства.

Примелькались придорожные сёла, избы которых вытянуты по обе стороны вдоль тракта на две-три версты. Однообразными были серые колонны арестантов и каторжан, под кандальный звон конвоируемых между пересыльными тюремными замками и на сибирские рудники и горные заводы. Почтовые станции, постоялые дворы – всё повсюду было настолько похожим, что порой я ловил себя на мысли: «Уж в ту ли сторону я еду?»

Это надо быть Карамзиным, чтобы проехать по тракту, и потом красноречиво описать своё путешествие. Но я, к сожалению, не он.

Подорожная – кланяюсь в ноги благодетелю – давала мне право первоочередной смены лошадей, перед теми, кто ехал не по казённой, а по своей надобности.

Может быть, напрасно я не пошёл по чиновничьей стезе?

Подлетаешь на взмыленных лошадях к почтовой станции и показываешь подбежавшему смотрителю подорожную, где написано, что податель сего следует по высочайшему повелению.

«Выпрягай! Лошадей срочно! Запрягай!» – командует тот. И со страхом и почтением таращит глаза уже тебе вдогонку.

А ты едешь, скажем, в Нижний на ярмарку, чтобы покуролесить там инкогнито.

В ходе моего дальнейшего продвижения на запад столь же однообразно хлопали по воде лопатки пароходных колёс и стучали на стыках рельсов колёса железнодорожных вагонов.

Речной и железнодорожный транспорт, в отличие от конного, имели одну приятную особенность – в каюте и в купе не трясёт. Это время в пути я отдал изучению пособия господина М. Иванина «О стенографии, или искусстве скорописи», которое купил в книжной лавке в Иркутске. Полезнейшая, доложу вам, наука! Скорость записи слов увеличивается в два-три раза, что весьма полезно репортёру. А поскольку времени у меня было предостаточно, к концу дороги я более-менее сносно освоил начатки стенографии.

На 73-й день пути я благополучно прибыл в Санкт-Петербург.

Сойдя с поезда на Николаевском вокзале, я сразу попал в руки петербургского лихача.

– Куда, господин хороший, поедем?

– В какой-нибудь доходный дом.

Видимо, желая показать памятные и исторические места Петербурга, извозчик повёз меня длинным маршрутом на Васильевский остров. На углу 7-й линии и Малого проспекта серой глыбой возвышался пятиэтажный дом, с парадным входом без крыльца и балюстрады. Это был доходный дом купца Тараканова.

В барских квартирах бельэтажа, занимавших по 8—12 комнат, жили бывшие помещики и отставные государственные служащие высокого ранга. На третьем и четвёртом этажах были квартиры в 4—6 комнат для средних классов. И на последнем, пятом этаже находились двух-трёх-комнатные квартиры для студентов и мелких чиновников, ремесленников и незамужних девиц – туда мы с домоправителем и поднялись для осмотра комнаты, в которой мне предстояло жить ближайший месяц.

Комната оказалась узким и тесным пеналом, с окном на двор и спартанской меблировкой: платяной шкаф, стол, стул, кровать.